Поѣздка принесла бы вамъ большую пользу! А стоитъ вамъ согласиться быть моею тѣнью—и вы поѣдете на всемъ готовомъ!
— Это ужъ изъ рукъ вонъ!—вскричалъ ученый.
— Да, таковъ свѣтъ,—сказала тѣнь:—такимъ онъ и останется!
И тѣнь ушла.
Ученый чувствовалъ себя плохо, а горе и заботы попрежнему преслѣдовали его: онъ писалъ объ истинѣ, добрѣ и красотѣ, а люди понимали во всемъ этомъ столько же, сколько коровы въ розахъ. Наконецъ, онъ заболѣлъ.
— Вы неузнаваемы, вы стали просто тѣнью!—говорили ученому люди, и по его тѣлу пробѣгала дрожь,—ему кое-что думалось при этомъ.
— Вамъ слѣдуетъ ѣхать куда-нибудь на воды!—сказала тѣнь, которая опять завернула къ нему.—Ничего другого вамъ не остается! Я готовъ взять васъ съ собою ради стараго знакомства. Я беру на себя всѣ издержки по путешествію, а вы опишете нашу поѣздку и будете пріятно развлекать меня въ дорогѣ. Я собираюсь на воды; моя борода не растетъ, какъ бы слѣдовало, и это, вѣдь, своего рода болѣзнь,—бороду надо же имѣть! Ну, будьте благоразумны, принимайте мое предложеніе; вѣдь, мы же поѣдемъ, какъ товарищи.
И они поѣхали. Тѣнь стала господиномъ, а господинъ тѣнью. Они были неразлучны: и ѣхали, и бесѣдовали, и ходили всегда вмѣстѣ—то бокъ-о-бокъ, то тѣнь впереди ученаго, то позади, смотря по положенію солнца. Но тѣнь отлично умѣла держаться господиномъ, а ученый, по добротѣ сердца, даже и не замѣчалъ этого. Онъ былъ вообще такой славный, сердечный человѣкъ, и разъ какъ-то и скажи тѣни:
— Мы, вѣдь, теперь товарищи, да и выросли вмѣстѣ—выпьемъ же на „ты“, это будетъ по-пріятельски!
— Въ вашихъ словахъ дѣйствительно много искренняго доброжелательства!—сказала тѣнь,—господиномъ-то теперь была собственно она.—И я тоже хочу быть съ вами откровеннымъ. Вы, какъ человѣкъ ученый, знаете, вѣроятно, какими странностями отличается натура человѣческая! Нѣкоторымъ, напримѣръ, непріятно дотрогиваться до сѣрой бумаги, другіе вздрагиваютъ всѣмъ тѣломъ, если при нихъ провести гвоздемъ по стеклу. Вотъ такое же чувство овладѣваетъ и мною, когда вы говорите мнѣ „ты“. Я чувствую себя совсѣмъ подавленнымъ, какъ бы
Поездка принесла бы вам большую пользу! А стоит вам согласиться быть моею тенью — и вы поедете на всём готовом!
— Это уж из рук вон! — вскричал учёный.
— Да, таков свет, — сказала тень: — таким он и останется!
И тень ушла.
Учёный чувствовал себя плохо, а горе и заботы по-прежнему преследовали его: он писал об истине, добре и красоте, а люди понимали во всём этом столько же, сколько коровы в розах. Наконец, он заболел.
— Вы неузнаваемы, вы стали просто тенью! — говорили учёному люди, и по его телу пробегала дрожь, — ему кое-что думалось при этом.
— Вам следует ехать куда-нибудь на воды! — сказала тень, которая опять завернула к нему. — Ничего другого вам не остаётся! Я готов взять вас с собою ради старого знакомства. Я беру на себя все издержки по путешествию, а вы опишете нашу поездку и будете приятно развлекать меня в дороге. Я собираюсь на воды; моя борода не растёт, как бы следовало, и это, ведь, своего рода болезнь, — бороду надо же иметь! Ну, будьте благоразумны, принимайте моё предложение; ведь, мы же поедем, как товарищи.
И они поехали. Тень стала господином, а господин тенью. Они были неразлучны: и ехали, и беседовали, и ходили всегда вместе — то бок о бок, то тень впереди учёного, то позади, смотря по положению солнца. Но тень отлично умела держаться господином, а учёный, по доброте сердца, даже и не замечал этого. Он был вообще такой славный, сердечный человек, и раз как-то и скажи тени:
— Мы, ведь, теперь товарищи, да и выросли вместе — выпьем же на «ты», это будет по-приятельски!
— В ваших словах действительно много искреннего доброжелательства! — сказала тень, — господином-то теперь была собственно она. — И я тоже хочу быть с вами откровенным. Вы, как человек учёный, знаете, вероятно, какими странностями отличается натура человеческая! Некоторым, например, неприятно дотрагиваться до серой бумаги, другие вздрагивают всем телом, если при них провести гвоздём по стеклу. Вот такое же чувство овладевает и мною, когда вы говорите мне «ты». Я чувствую себя совсем подавленным, как бы
