У меня два оловянныхъ солдатика, такъ вотъ ему одинъ! Старый господинъ, вѣдь, такъ одинокъ, бѣдный!
Слуга, видимо, обрадовался, кивнулъ головой и отнесъ солдатика въ старый домъ. Потомъ тотъ же слуга явился къ мальчику спросить, не пожелаетъ-ли онъ самъ навѣстить стараго господина. Родители позволили, и мальчикъ отправился въ гости.
Мѣдныя бляхи на перилахъ лѣстницы блестѣли ярче обыкновеннаго, точно ихъ вычистили въ ожиданіи гостя, а рѣзные трубачи—на дверяхъ были, вѣдь, вырѣзаны трубачи, выглядывавшіе изъ тюльпановъ,—казалось, трубили изо всѣхъ силъ, и щеки ихъ раздувались сильнѣе, чѣмъ всегда. Они трубили: „Тра-та-та-та! Мальчикъ идетъ! Тра-та-та-та!“—Двери отворились, и мальчикъ вошелъ въ корридоръ. Всѣ стѣны были увѣшаны старыми портретами рыцарей въ латахъ и дамъ въ шелковыхъ платьяхъ; рыцарскіе доспѣхи бряцали, а платья шуршали… Потомъ мальчикъ прошелъ лѣстницу, которая сначала шла высоко вверхъ, а потомъ опять внизъ, и очутился на довольно таки ветхой террасѣ съ большими дырами и широкими щелями въ полу, изъ которыхъ выглядывала зеленая трава и листья. Вся терраса, весь дворъ и даже вся стѣна дома были увиты зеленью, такъ что терраса смотрѣла настоящимъ садомъ, а на самомъ-то дѣлѣ это была только терраса! Тутъ стояли старинные цвѣточные горшки въ видѣ головъ съ ослиными ушами; цвѣты росли въ нихъ какъ хотѣли. Въ одномъ горшкѣ такъ и лѣзла черезъ край гвоздика: зеленые побѣги ея разбѣгались во всѣ стороны, и гвоздика какъ будто говорила: „Вѣтерокъ ласкаетъ меня, солнышко цѣлуетъ и обѣщаетъ подарить мнѣ въ воскресенье еще цвѣточекъ!“
Съ террасы мальчика провели въ комнату, обитую свиною кожей съ золотымъ тисненіемъ.
Да, позолота-то сотрется, |
говорили стѣны.
Въ той же комнатѣ стояли разукрашенныя рѣзьбою кресла съ высокими спинками.
— Садись! Садись!—приглашали они, а потомъ жалобно скрипѣли.—Охъ, какой ломъ въ костяхъ! И мы схватили ревматизмъ, какъ старый шкафъ. Ревматизмъ въ спинѣ! Охъ!
У меня два оловянных солдатика, так вот ему один! Старый господин, ведь, так одинок, бедный!
Слуга, видимо, обрадовался, кивнул головой и отнёс солдатика в старый дом. Потом тот же слуга явился к мальчику спросить, не пожелает ли он сам навестить старого господина. Родители позволили, и мальчик отправился в гости.
Медные бляхи на перилах лестницы блестели ярче обыкновенного, точно их вычистили в ожидании гостя, а резные трубачи — на дверях были, ведь, вырезаны трубачи, выглядывавшие из тюльпанов, — казалось, трубили изо всех сил, и щёки их раздувались сильнее, чем всегда. Они трубили: «Тра-та-та-та! Мальчик идёт! Тра-та-та-та!» — Двери отворились, и мальчик вошёл в коридор. Все стены были увешаны старыми портретами рыцарей в латах и дам в шёлковых платьях; рыцарские доспехи бряцали, а платья шуршали… Потом мальчик прошёл лестницу, которая сначала шла высоко вверх, а потом опять вниз, и очутился на довольно-таки ветхой террасе с большими дырами и широкими щелями в полу, из которых выглядывала зелёная трава и листья. Вся терраса, весь двор и даже вся стена дома были увиты зеленью, так что терраса смотрела настоящим садом, а на самом-то деле это была только терраса! Тут стояли старинные цветочные горшки в виде голов с ослиными ушами; цветы росли в них как хотели. В одном горшке так и лезла через край гвоздика: зелёные побеги её разбегались во все стороны, и гвоздика как будто говорила: «Ветерок ласкает меня, солнышко целует и обещает подарить мне в воскресенье ещё цветочек!»
С террасы мальчика провели в комнату, обитую свиною кожей с золотым тиснением.
Да, позолота-то сотрётся, |
говорили стены.
В той же комнате стояли разукрашенные резьбою кресла с высокими спинками.
— Садись! Садись! — приглашали они, а потом жалобно скрипели. — Ох, какой лом в костях! И мы схватили ревматизм, как старый шкаф. Ревматизм в спине! Ох!
