Вдругъ въ дверь постучали, и вошелъ бѣдный старикъ, закутанный во что-то вродѣ лошадиной попоны,—попона, вѣдь, грѣетъ, а ему того и надо было: стояла холодная зима, на дворѣ все было покрыто снѣгомъ и льдомъ, а вѣтеръ такъ и рѣзалъ лицо.
Видя, что старикъ дрожитъ отъ холода, а дитя задремало на минуту, мать отошла отъ колыбели, чтобы налить для гостя въ кружку пива и поставить его погрѣться въ печку. Старикъ же въ это время подсѣлъ къ колыбели и сталъ покачивать ребенка. Мать опустилась на стулъ рядомъ, взглянула на больного ребенка, прислушалась къ его тяжелому дыханію и взяла его за ручку.
— Вѣдь, я не лишусь его, не правда-ли?—сказала она.—Господь не отниметъ его у меня!
Старикъ—это была сама Смерть—какъ-то странно кивнулъ головою; кивокъ этотъ могъ означать и „да“, и „нѣтъ“. Мать опустила голову, и слезы потекли по ея щекамъ… Скоро голова ея отяжелѣла,—бѣдная не смыкала глазъ вотъ уже три дня и три ночи… Она забылась сномъ, но всего лишь на минуту; тутъ она опять встрепенулась и задрожала отъ холода.
— Что это!?—воскликнула она, озираясь вокругъ: старикъ исчезъ, а съ нимъ и дитя; старикъ унесъ его.
Въ углу глухо шипѣли старые часы; тяжелая свинцовая гиря дошла до полу… Бумъ! и часы остановились.
Бѣдная мать выбѣжала изъ дома, громко призывая своего ребенка.
На снѣгу сидѣла женщина въ длинномъ черномъ одѣяніи и сказала матери:
— Смерть посѣтила твой домъ, и я видѣла, какъ она скрылась съ твоимъ малюткой. Она носится быстрѣе вѣтра и никогда не возвращаетъ, что̀ разъ взяла!
— Скажи мнѣ только, какою дорогой она пошла!—сказала мать.—Только укажи мнѣ путь, и я найду ее!
— Я знаю, куда она пошла, но не скажу, пока ты не споешь мнѣ всѣхъ пѣсенокъ, которыя пѣвала своему малюткѣ!—сказала женщина въ черномъ.—Я очень люблю ихъ. Я уже слышала ихъ не разъ,—я, вѣдь, Ночь—и видѣла, какъ ты плакала, напѣвая ихъ!..
— Я спою тебѣ ихъ всѣ, всѣ!—отвѣчала мать.—Но не
Вдруг в дверь постучали, и вошёл бедный старик, закутанный во что-то вроде лошадиной попоны, — попона, ведь, греет, а ему того и надо было: стояла холодная зима, на дворе всё было покрыто снегом и льдом, а ветер так и резал лицо.
Видя, что старик дрожит от холода, а дитя задремало на минуту, мать отошла от колыбели, чтобы налить для гостя в кружку пива и поставить его погреться в печку. Старик же в это время подсел к колыбели и стал покачивать ребёнка. Мать опустилась на стул рядом, взглянула на больного ребёнка, прислушалась к его тяжёлому дыханию и взяла его за ручку.
— Ведь, я не лишусь его, не правда ли? — сказала она. — Господь не отнимет его у меня!
Старик — это была сама Смерть — как-то странно кивнул головою; кивок этот мог означать и «да», и «нет». Мать опустила голову, и слёзы потекли по её щекам… Скоро голова её отяжелела, — бедная не смыкала глаз вот уже три дня и три ночи… Она забы́лась сном, но всего лишь на минуту; тут она опять встрепенулась и задрожала от холода.
— Что это!? — воскликнула она, озираясь вокруг: старик исчез, а с ним и дитя; старик унёс его.
В углу глухо шипели старые часы; тяжёлая свинцовая гиря дошла до полу… Бум! и часы остановились.
Бедная мать выбежала из дома, громко призывая своего ребёнка.
На снегу сидела женщина в длинном чёрном одеянии и сказала матери:
— Смерть посетила твой дом, и я видела, как она скрылась с твоим малюткой. Она носится быстрее ветра и никогда не возвращает, что́ раз взяла!
— Скажи мне только, какою дорогой она пошла! — сказала мать. — Только укажи мне путь, и я найду её!
— Я знаю, куда она пошла, но не скажу, пока ты не споёшь мне всех песенок, которые пева́ла своему малютке! — сказала женщина в чёрном. — Я очень люблю их. Я уже слышала их не раз, — я, ведь, Ночь — и видела, как ты плакала, напевая их!..
— Я спою тебе их все, все! — отвечала мать. — Но не
