дальше и дальше. Какой ужасъ! Улетѣть жукъ не могъ,—онъ былъ привязанъ къ мачтѣ.
Въ гости къ нему прилетѣла муха.
— Какая славная погода!—сказала она.—У васъ тутъ можно отдохнуть, погрѣться на солнышкѣ! Вамъ тутъ очень хорошо.
— Болтаете, сами не знаете, что! Не видите что-ли—я привязанъ?
— А я нѣтъ!—сказала муха и улетѣла.
— Вотъ когда я узналъ свѣтъ!—сказалъ навозный жукъ.—Какъ онъ низокъ! Я одинъ только порядочный! Сначала меня обходятъ золотыми подковами, потомъ мнѣ приходится лежать на мокромъ холстѣ, стоять на сквознякѣ, и, наконецъ, мнѣ навязываютъ жену! Едва же я дѣлаю смѣлый шагъ въ свѣтъ, осматриваюсь и приглядываюсь, является мальчишка и пускаетъ меня связаннаго въ дикое море! А царская лошадь щеголяетъ себѣ въ золотыхъ подковахъ! Вотъ, что меня больше всего мучитъ! Но на этомъ свѣтѣ справедливости не жди! Исторія моя очень интересна, а что толку, если ея никто не знаетъ! Да свѣтъ и не достоинъ знать ее, иначе онъ далъ бы золотыя подковы мнѣ, когда царская лошадь протянула за ними ноги. Получи я золотыя подковы, я бы сталъ украшеніемъ конюшни, а теперь я погибъ для нихъ, свѣтъ лишился меня, и всему конецъ!
Но конецъ всему, видно, еще не наступилъ: на озерѣ появилась лодка, а въ ней сидѣло нѣсколько молодыхъ дѣвушекъ.
— Вонъ плыветъ деревянный башмакъ!—сказала одна.
— И бѣдное насѣкомое привязано крѣпко-накрѣпко!—сказала другая.
Онѣ поровнялись съ башмакомъ, поймали его, одна изъ дѣвушекъ достала ножницы и осторожно обрѣзала шерстинку, не причинивъ жуку ни малѣйшаго вреда. Выйдя же на берегъ, она посадила его на траву.
— Ползи, ползи, лети, лети, коли можешь!—сказала она ему.—Свобода—славное дѣло!
И навозный жукъ полетѣлъ прямо въ открытое окно какого-то большого строенія, а тамъ устало опустился на тонкую, мягкую, длинную гриву любимой царской лошади, стоявшей въ конюшнѣ, родной конюшнѣ жука. Жукъ крѣпко вцѣпился въ гриву лошади, стараясь отдышаться и придти въ себя отъ усталости.
— Ну вотъ я и сижу на любимой царской лошади, какъ
дальше и дальше. Какой ужас! Улететь жук не мог, — он был привязан к мачте.
В гости к нему прилетела муха.
— Какая славная погода! — сказала она. — У вас тут можно отдохнуть, погреться на солнышке! Вам тут очень хорошо.
— Болтаете, сами не знаете, что! Не видите что ли — я привязан?
— А я нет! — сказала муха и улетела.
— Вот когда я узнал свет! — сказал навозный жук. — Как он низок! Я один только порядочный! Сначала меня обходят золотыми подковами, потом мне приходится лежать на мокром холсте, стоять на сквозняке, и, наконец, мне навязывают жену! Едва же я делаю смелый шаг в свет, осматриваюсь и приглядываюсь, является мальчишка и пускает меня связанного в дикое море! А царская лошадь щеголяет себе в золотых подковах! Вот, что меня больше всего мучит! Но на этом свете справедливости не жди! История моя очень интересна, а что толку, если её никто не знает! Да свет и не достоин знать её, иначе он дал бы золотые подковы мне, когда царская лошадь протянула за ними ноги. Получи я золотые подковы, я бы стал украшением конюшни, а теперь я погиб для них, свет лишился меня, и всему конец!
Но конец всему, видно, ещё не наступил: на озере появилась лодка, а в ней сидело несколько молодых девушек.
— Вон плывёт деревянный башмак! — сказала одна.
— И бедное насекомое привязано крепко-накрепко! — сказала другая.
Они поравнялись с башмаком, поймали его, одна из девушек достала ножницы и осторожно обрезала шерстинку, не причинив жуку ни малейшего вреда. Выйдя же на берег, она посадила его на траву.
— Ползи, ползи, лети, лети, коли можешь! — сказала она ему. — Свобода — славное дело!
И навозный жук полетел прямо в открытое окно какого-то большого строения, а там устало опустился на тонкую, мягкую, длинную гриву любимой царской лошади, стоявшей в конюшне, родной конюшне жука. Жук крепко вцепился в гриву лошади, стараясь отдышаться и прийти в себя от усталости.
— Ну вот я и сижу на любимой царской лошади, как
