Воздухъ весь освѣтился сѣвернымъ сіяніемъ, но мракъ скоро побѣдилъ. Приближался ужасный часъ.
Возлѣ жены викинга сидитъ на полу Гельга въ образѣ безобразной жабы, дрожитъ отъ страха и жмется къ ней. Она беретъ жабу на колѣни и съ любовью прижимаетъ къ себѣ, несмотря на ея наружное безобразіе. Вотъ, воздухъ задрожалъ отъ ударовъ мечей и палицъ, засвистѣли стрѣлы—словно градъ посыпался съ неба. Насталъ тотъ часъ, когда земля и небо должны были рушиться, звѣзды упасть съ неба, и все погибнуть въ пламени Суртура[1].
Но жена викинга знала, что послѣ того возникнутъ новое небо и новая земля, и хлѣбная нива заволнуется тамъ, гдѣ прежде катило свои волны по желтому песчаному дну сердитое море. Она знала, что воцарится новый невѣдомый Богъ, и къ нему вознесется кроткій, свѣтлый Бальдуръ, освобожденный изъ царства тѣней. И вдругъ она видитъ его передъ собою! Она узнала его съ перваго взгляда,—это былъ плѣнный христіанинъ.
— Бѣлый Христосъ!—воскликнула она и, произнося это имя, поцѣловала въ лобъ свое безобразное дитя-жабу. Въ ту же минуту оболочка съ жабы спала, и передъ ней очутилась Гельга, прекрасная, какъ всегда, но такая кроткая, и съ такимъ сіяющимъ любовью взглядомъ, какъ никогда. Она поцѣловала руки жены викинга, какъ бы благодаря ее за всѣ заботы и любовь, которыми она окружала свою пріемную дочь въ тяжелое время испытанія, за всѣ добрыя мысли и чувства, которыя она пробудила въ ея душѣ и за произнесенное ею сейчасъ имя бѣлаго Христа. Гельга повторила это имя, и вдругъ поднялась на воздухъ въ видѣ лебедя; бѣлыя крылья его распустились и зашумѣли, словно взлетала на воздухъ цѣлая стая птицъ.
Тутъ жена викинга проснулась. На дворѣ въ самомъ дѣлѣ слышалось хлопанье крыльевъ. Она знала, что настала пора обычнаго отлета аистовъ, и догадалась, что это они шумѣли крыльями. Ей захотѣлось еще разъ взглянуть на нихъ и попрощаться съ ними. Она встала, подошла къ отверстію, замѣнявшему окно, распахнула ставню и выглянула на дворъ. На крышѣ надворнаго строенія сидѣли рядышкомъ сотни аистовъ, а надъ дворомъ, надъ высокими деревьями, летали стаями
Воздух весь осветился северным сиянием, но мрак скоро победил. Приближался ужасный час.
Возле жены викинга сидит на полу Гельга в образе безобразной жабы, дрожит от страха и жмётся к ней. Она берёт жабу на колени и с любовью прижимает к себе, несмотря на её наружное безобразие. Вот, воздух задрожал от ударов мечей и палиц, засвистели стрелы — словно град посыпался с неба. Настал тот час, когда земля и небо должны были рушиться, звёзды упасть с неба, и всё погибнуть в пламени Суртура[1].
Но жена викинга знала, что после того возникнут новое небо и новая земля, и хлебная нива заволнуется там, где прежде катило свои волны по жёлтому песчаному дну сердитое море. Она знала, что воцарится новый неведомый Бог, и к нему вознесётся кроткий, светлый Бальдур, освобождённый из царства теней. И вдруг она видит его перед собою! Она узнала его с первого взгляда, — это был пленный христианин.
— Белый Христос! — воскликнула она и, произнося это имя, поцеловала в лоб своё безобразное дитя-жабу. В ту же минуту оболочка с жабы спала, и перед ней очутилась Гельга, прекрасная, как всегда, но такая кроткая, и с таким сияющим любовью взглядом, как никогда. Она поцеловала руки жены викинга, как бы благодаря её за все заботы и любовь, которыми она окружала свою приёмную дочь в тяжёлое время испытания, за все добрые мысли и чувства, которые она пробудила в её душе и за произнесённое ею сейчас имя белого Христа. Гельга повторила это имя, и вдруг поднялась на воздух в виде лебедя; белые крылья его распустились и зашумели, словно взлетала на воздух целая стая птиц.
Тут жена викинга проснулась. На дворе в самом деле слышалось хлопанье крыльев. Она знала, что настала пора обычного отлёта аистов, и догадалась, что это они шумели крыльями. Ей захотелось ещё раз взглянуть на них и попрощаться с ними. Она встала, подошла к отверстию, заменявшему окно, распахнула ставню и выглянула на двор. На крыше надворного строения сидели рядышком сотни аистов, а над двором, над высокими деревьями, летали стаями
