Ласточки улетѣли, улетѣлъ и скворецъ, но весною всѣ они вернулись опять, потомъ опять улетѣли и опять прилетѣли, когда же вернулись въ четвертый разъ, вернулся домой и Расмусъ. Онъ сталъ подмастерьемъ и выровнялся въ красиваго, но худощаваго и слабаго здоровьемъ парня. Онъ хотѣлъ было не медля вскинуть котомку на плечи и пуститься въ чужія страны, куда его давно тянуло, но мать стала его удерживать: дома дескать лучше! Всѣ дѣти ея разлетѣлись изъ гнѣзда, онъ былъ младшимъ, домъ долженъ былъ достаться ему; работы же онъ и здѣсь могъ достать вдоволь: пусть только сдѣлается странствующимъ портнымъ, переходитъ изъ дома въ домъ по всей окрестности, работая недѣли по двѣ то тутъ, то тамъ,—чѣмъ не путешествіе? Расмусъ сдался.
И вотъ, онъ опять спалъ подъ родною кровлею, опять сидѣлъ подъ старою ивою и прислушивался къ шуму вѣтвей.
Онъ былъ красивъ, свисталъ какъ птица, умѣлъ пѣть и новыя и старинныя пѣсни и скоро сталъ желаннымъ гостемъ во многихъ богатыхъ крестьянскихъ домахъ, особенно же въ домѣ Клауса Гансена, чуть-ли не перваго богача въ окрестности.
Дочка его, Эльза, цвѣла какъ роза; улыбка не сходила съ ея устъ, и находились таки злые люди, поговаривавшіе, что она смѣется только для того, чтобы показывать свои хорошенькіе зубки. Что-жъ, такая ужъ она была хохотунья, вѣчно готова дурачиться, шутить! Къ ней все шло.
Она полюбила Расмуса, а онъ полюбилъ ее, но ни онъ, ни она не обмолвились о томъ другъ другу ни словомъ.
И вотъ, онъ сталъ задумываться и грустить; въ его характерѣ было больше отцовскаго, нежели материнскаго. Веселъ онъ былъ только въ присутствіи Эльзы; тогда они оба смѣялись и шалили напропалую, но хотя и не разъ при этомъ представлялся удобный случай, Расмусъ такъ и не признался Эльзѣ въ своей любви. „Что толку?“ думалъ онъ. „Родители ищутъ ей богатаго жениха, а у меня ничего нѣтъ. Такъ лучше бѣжать отъ нея!“ Но на это у него не хватало силъ; Эльза какъ будто держала его на привязи и могла заставить его пѣть и свистѣть, словно ручную птицу.
Іоганна служила у Клауса Гансена въ работницахъ; на ней лежала разная черная работа по дому; она возила на поле молочную бочку и доила тамъ вмѣстѣ съ другими работницами коровъ, возила туда и навозъ, когда надо было. Она не бывала въ
Ласточки улетели, улетел и скворец, но весною все они вернулись опять, потом опять улетели и опять прилетели, когда же вернулись в четвёртый раз, вернулся домой и Расмус. Он стал подмастерьем и выровнялся в красивого, но худощавого и слабого здоровьем парня. Он хотел было немедля вскинуть котомку на плечи и пуститься в чужие страны, куда его давно тянуло, но мать стала его удерживать: дома дескать лучше! Все дети её разлетелись из гнезда, он был младшим, дом должен был достаться ему; работы же он и здесь мог достать вдоволь: пусть только сделается странствующим портным, переходит из дома в дом по всей окрестности, работая недели по две то тут, то там, — чем не путешествие? Расмус сдался.
И вот, он опять спал под родною кровлею, опять сидел под старою ивою и прислушивался к шуму ветвей.
Он был красив, свистал как птица, умел петь и новые и старинные песни и скоро стал желанным гостем во многих богатых крестьянских домах, особенно же в доме Клауса Гансена, чуть ли не первого богача в окрестности.
Дочка его, Эльза, цвела как роза; улыбка не сходила с её уст, и находились таки злые люди, поговаривавшие, что она смеется только для того, чтобы показывать свои хорошенькие зубки. Что ж, такая уж она была хохотунья, вечно готова дурачиться, шутить! К ней всё шло.
Она полюбила Расмуса, а он полюбил её, но ни он, ни она не обмолвились о том друг другу ни словом.
И вот, он стал задумываться и грустить; в его характере было больше отцовского, нежели материнского. Весел он был только в присутствии Эльзы; тогда они оба смеялись и шалили напропалую, но хотя и не раз при этом представлялся удобный случай, Расмус так и не признался Эльзе в своей любви. «Что толку?» думал он. «Родители ищут ей богатого жениха, а у меня ничего нет. Так лучше бежать от неё!» Но на это у него не хватало сил; Эльза как будто держала его на привязи и могла заставить его петь и свистеть, словно ручную птицу.
Йоханна служила у Клауса Гансена в работницах; на ней лежала разная чёрная работа по дому; она возила на поле молочную бочку и доила там вместе с другими работницами коров, возила туда и навоз, когда надо было. Она не бывала в
