еще съ дѣтства сохранилось отъ этого зрѣлища самое непріятное впечатлѣніе. Я видѣла крещеніе шести или семилѣтняго еврейскаго мальчика; онъ явился въ грязныхъ чулкахъ и башмакахъ, съ пухомъ въ нечесанныхъ волосахъ и, словно для пущаго контраста, въ великолѣпной бѣлой шелковой рубашкѣ, которую подарила ему Церковь. Съ нимъ явились и его родители, одѣтые такъ же неряшливо. Они продали душу его ради блаженства, въ которое сами не вѣрили.
— Вы видѣли этотъ обрядъ въ Римѣ? Такъ вы бывали здѣсь въ дѣтствѣ?—спросилъ я.
— Да!—отвѣтила она и покраснѣла.—Но я не римлянка.
— Въ первый же разъ, какъ я увидѣлъ и услышалъ васъ, мнѣ показалось, что я уже видѣлъ васъ раньше. И теперь, самъ не знаю почему, я продолжаю думать то же. Если бы мы вѣрили въ переселеніе душъ, я подумалъ бы, что мы съ вами были когда-то птицами, сидѣли на одной вѣткѣ и давно-давно знаемъ другъ друга! А въ васъ не пробуждается никакихъ такихъ воспоминаній? Вамъ ничто не говоритъ, что мы встрѣчались раньше?
— Нѣтъ!—отвѣтила Аннунціата, глядя мнѣ прямо въ глаза.
— Сейчасъ, когда я услышалъ отъ васъ, что вы бывали ребенкомъ въ Римѣ, а не провели, какъ я думалъ, все ваше дѣтство въ Испаніи, воспоминаніе, которое возникло въ моей душѣ, въ первый же разъ, какъ я увидѣлъ васъ въ роли Дидоны, ожило вновь. Не случалось-ли вамъ ребенкомъ, въ числѣ другихъ дѣтей, говорить рождественскую проповѣдь передъ образомъ младенца Іисуса въ церкви Арачели?
— Да, да!—живо подхватила она.—А вы, значитъ—Антоніо, тотъ самый мальчикъ, которымъ всѣ такъ восхищались тогда?
— И котораго вы затмили!—отвѣтилъ я.
— Такъ это были вы!—воскликнула она и, схвативъ меня за руки, ласково поглядѣла мнѣ въ глаза. Старуха придвинула свой стулъ поближе и серьезно посмотрѣла на насъ. Аннунціата разсказала ей, въ чемъ дѣло, и старуха сама улыбнулась такому обновленію стараго знакомства.
— Матушка моя и всѣ другіе просто наговориться не могли о васъ!—сказалъ я.—Ваша нѣжная, почти эфирная фигурка, мягкій голосокъ—все восхищало ихъ, и я завидовалъ вамъ. Мое тщеславіе не допускало, чтобы кто-нибудь могъ затмить меня!.. Какъ, однако, странно переплетаются жизненные пути людей!
— Я хорошо помню васъ!—сказала она.—На васъ была надѣта коротенькая жакетка съ блестящими пуговицами; онѣ-то больше всего и заинтересовали меня тогда.
— А у васъ,—подхватилъ я:—на груди красовался великолѣпный красный бантикъ! Но меня-то занималъ главнымъ образомъ не онъ, а
ещё с детства сохранилось от этого зрелища самое неприятное впечатление. Я видела крещение шести или семилетнего еврейского мальчика; он явился в грязных чулках и башмаках, с пухом в нечёсанных волосах и, словно для пущего контраста, в великолепной белой шёлковой рубашке, которую подарила ему Церковь. С ним явились и его родители, одетые так же неряшливо. Они продали душу его ради блаженства, в которое сами не верили.
— Вы видели этот обряд в Риме? Так вы бывали здесь в детстве? — спросил я.
— Да! — ответила она и покраснела. — Но я не римлянка.
— В первый же раз, как я увидел и услышал вас, мне показалось, что я уже видел вас раньше. И теперь, сам не знаю почему, я продолжаю думать то же. Если бы мы верили в переселение душ, я подумал бы, что мы с вами были когда-то птицами, сидели на одной ветке и давно-давно знаем друг друга! А в вас не пробуждается никаких таких воспоминаний? Вам ничто не говорит, что мы встречались раньше?
— Нет! — ответила Аннунциата, глядя мне прямо в глаза.
— Сейчас, когда я услышал от вас, что вы бывали ребёнком в Риме, а не провели, как я думал, всё ваше детство в Испании, воспоминание, которое возникло в моей душе, в первый же раз, как я увидел вас в роли Дидоны, ожило вновь. Не случалось ли вам ребёнком, в числе других детей, говорить рождественскую проповедь перед образом младенца Иисуса в церкви Арачели?
— Да, да! — живо подхватила она. — А вы, значит — Антонио, тот самый мальчик, которым все так восхищались тогда?
— И которого вы затмили! — ответил я.
— Так это были вы! — воскликнула она и, схватив меня за руки, ласково поглядела мне в глаза. Старуха придвинула свой стул поближе и серьезно посмотрела на нас. Аннунциата рассказала ей, в чём дело, и старуха сама улыбнулась такому обновлению старого знакомства.
— Матушка моя и все другие просто наговориться не могли о вас! — сказал я. — Ваша нежная, почти эфирная фигурка, мягкий голосок — всё восхищало их, и я завидовал вам. Моё тщеславие не допускало, чтобы кто-нибудь мог затмить меня!.. Как, однако, странно переплетаются жизненные пути людей!
— Я хорошо помню вас! — сказала она. — На вас была надета коротенькая жакетка с блестящими пуговицами; они-то больше всего и заинтересовали меня тогда.
— А у вас, — подхватил я: — на груди красовался великолепный красный бантик! Но меня-то занимал главным образом не он, а
