жаться прямо, то опять уходили въ высь высокими арками, расширявшимися въ мѣстахъ пересѣченія ходовъ въ четырехъугольники. Мы миновали круглую пещеру съ маленькимъ алтаремъ посрединѣ; здѣсь тайно отправляли богослуженія первые христіане, преслѣдуемые язычниками. Федериго разсказывалъ мнѣ о погребенныхъ здѣсь четырнадцати папахъ и многихъ тысячахъ мучениковъ. Мы подносили свѣчу къ большимъ трещинамъ въ могильныхъ нишахъ и видѣли тамъ пожелтѣвшія кости. Пройдя еще нѣсколько шаговъ, Федериго пріостановился: нитка кончалась. Онъ крѣпко привязалъ конецъ ея къ петлицѣ своей куртки, воткнулъ свѣчу между камнями и принялся срисовывать мрачные своды. Я сидѣлъ возлѣ, на камнѣ; художникъ велѣлъ мнѣ сложить руки и глядѣть вверхъ. Свѣча наполовину уже сгорѣла, но рядомъ лежала еще одна цѣльная; кромѣ того, Федериго взялъ съ собою огниво и трутъ, чтобы можно было вновь зажечь свѣчу, если она внезапно погаснетъ.
Фантазія рисовала мнѣ тысячи диковинныхъ предметовъ въ этихъ безконечныхъ переходахъ, погружавшихся вдали въ сплошной мракъ. Тихо было кругомъ; слышался только однообразный звукъ паденія водяныхъ капель. Я совсѣмъ забылся, предавшись своимъ мечтамъ, какъ вдругъ испугался, взглянувъ на моего друга—живописца. Онъ какъ-то странно вздохнулъ и сталъ вертѣться на мѣстѣ, ежеминутно наклоняясь къ землѣ, словно хватая что-то, потомъ зажегъ большую свѣчу и опять принялся искать около себя. Меня охватилъ испугъ, и я съ плачемъ поднялся съ мѣста.
— Ради Бога, сиди смирно, дитя!—сказалъ онъ.—Ради самого Бога!—И онъ опять впился глазами въ землю.
— Я хочу наверхъ!—закричалъ я.—Я не хочу оставаться тутъ!—И я схватилъ его за руку и потянулъ за собою.
— Дитя, дитя! Ты милый, славный мальчикъ! Я дамъ тебѣ пирожнаго и картинокъ! А вотъ тебѣ пока денегъ!—И онъ вытащилъ изъ кармана свой кошелекъ и отдалъ мнѣ все, что въ немъ было, но я чувствовалъ, что рука его холодна, какъ ледъ, что самъ онъ весь дрожитъ—испугался еще больше и началъ громко призывать матушку. Тогда онъ сердито схватилъ меня за плечо, сильно тряхнулъ и сказалъ:—Смирно, или я прибью тебя!—Затѣмъ онъ крѣпко обвязалъ мою руку своимъ носовымъ платкомъ, чтобы я не вырвался отъ него, но тутъ же наклонился ко мнѣ и крѣпко поцѣловалъ, называя меня «своимъ милымъ, дорогимъ Антоніо» и прося меня молиться Мадоннѣ!
— Развѣ нитка потерялась?—спросилъ я.
— Мы найдемъ ее, найдемъ!—отвѣтилъ онъ и опять принялся искать. Между тѣмъ, огарокъ первой свѣчи догорѣлъ, и по мѣрѣ того, какъ отъ сильныхъ движеній Федериго быстро оплывала и догорала въ его рукѣ
жаться прямо, то опять уходили в высь высокими арками, расширявшимися в местах пересечения ходов в четырёхугольники. Мы миновали круглую пещеру с маленьким алтарём посредине; здесь тайно отправляли богослужения первые христиане, преследуемые язычниками. Федериго рассказывал мне о погребённых здесь четырнадцати папах и многих тысячах мучеников. Мы подносили свечу к большим трещинам в могильных нишах и видели там пожелтевшие кости. Пройдя ещё несколько шагов, Федериго приостановился: нитка кончалась. Он крепко привязал конец её к петлице своей куртки, воткнул свечу между камнями и принялся срисовывать мрачные своды. Я сидел возле, на камне; художник велел мне сложить руки и глядеть вверх. Свеча наполовину уже сгорела, но рядом лежала ещё одна цельная; кроме того, Федериго взял с собою огниво и трут, чтобы можно было вновь зажечь свечу, если она внезапно погаснет.
Фантазия рисовала мне тысячи диковинных предметов в этих бесконечных переходах, погружавшихся вдали в сплошной мрак. Тихо было кругом; слышался только однообразный звук падения водяных капель. Я совсем забылся, предавшись своим мечтам, как вдруг испугался, взглянув на моего друга-живописца. Он как-то странно вздохнул и стал вертеться на месте, ежеминутно наклоняясь к земле, словно хватая что-то, потом зажёг большую свечу и опять принялся искать около себя. Меня охватил испуг, и я с плачем поднялся с места.
— Ради Бога, сиди смирно, дитя! — сказал он. — Ради самого Бога! — И он опять впился глазами в землю.
— Я хочу наверх! — закричал я. — Я не хочу оставаться тут! — И я схватил его за руку и потянул за собою.
— Дитя, дитя! Ты милый, славный мальчик! Я дам тебе пирожного и картинок! А вот тебе пока денег! — И он вытащил из кармана свой кошелёк и отдал мне всё, что в нём было, но я чувствовал, что рука его холодна, как лёд, что сам он весь дрожит — испугался ещё больше и начал громко призывать матушку. Тогда он сердито схватил меня за плечо, сильно тряхнул и сказал: — Смирно, или я прибью тебя! — Затем он крепко обвязал мою руку своим носовым платком, чтобы я не вырвался от него, но тут же наклонился ко мне и крепко поцеловал, называя меня «своим милым, дорогим Антонио» и прося меня молиться Мадонне!
— Разве нитка потерялась? — спросил я.
— Мы найдём её, найдём! — ответил он и опять принялся искать. Между тем, огарок первой свечи догорел, и по мере того, как от сильных движений Федериго быстро оплывала и догорала в его руке
