другая, страхъ его все возросталъ. Въ самомъ дѣлѣ, безъ нитки намъ невозможно было выбраться изъ катакомбъ; каждый шагъ могъ только удалять насъ отъ выхода и завести вглубь, откуда уже никто не могъ бы спасти насъ.
Послѣ тщетныхъ поисковъ, Федериго бросился ницъ на землю, обнялъ меня за шею и вздохнулъ:—Бѣдное дитя!—Я громко заплакалъ, чувствуя, что уже никогда не попаду домой. Лежа на землѣ, онъ крѣпко прижалъ меня къ себѣ, рука моя скользнула подъ него, я уперся пальцами въ щебень, и вдругъ ощупалъ нитку.
— Вотъ она!—закричалъ я.
Онъ схватилъ мою руку и точно обезумѣлъ отъ радости: вѣдь, и впрямь жизнь наша висѣла на этой ниточкѣ! Мы были спасены.
О, какъ тепло свѣтило солнышко, какою лазурью сіяло небо, какъ хороши были зеленыя деревья и кусты! Мы не могли наглядѣться на все это, выйдя опять на свѣтъ Божій. Федериго снова расцѣловалъ меня, потомъ вынулъ изъ кармана свои красивые серебряные часы и сказалъ мнѣ:—Вотъ тебѣ!—Я такъ обрадовался, что совсѣмъ позабылъ недавнее приключеніе, но мать моя никакъ не могла забыть его и больше ужъ не позволяла художнику брать меня съ собою на прогулки. Фра Мартино сказалъ, что Господь спасъ насъ единственно ради меня, что это мнѣ послала Мадонна нитку, а не еретику Федериго, что я добрый, благочестивый мальчикъ и никогда не долженъ забывать ея доброты и милости ко мнѣ. Это приключеніе, а также насмѣшливыя увѣренія нѣкоторыхъ знакомыхъ, что я уродился монахомъ, такъ какъ кромѣ матушки мнѣ вообще не была по сердцу ни одна женщина, убѣдили мою мать, что я предназначенъ въ служители церкви. И впрямь, самъ не знаю почему, я недолюбливалъ женщинъ; въ нихъ было, на мой взглядъ, что-то отталкивающее. Я пренаивно высказывалъ это, и зато всѣ дѣвушки и женщины, приходившія къ моей матери, безжалостно дразнили меня, настаивая, чтобы я непремѣнно поцѣловалъ ихъ. Въ особенности донимала меня своими насмѣшками и часто доводила даже до слезъ Маріучія, веселая, жизнерадостная крестьянская дѣвушка. Она была натурщица по ремеслу и поэтому одѣвалась всегда очень красиво и пестро, на головѣ же носила большое бѣлое покрывало. Она часто служила моделью Федериго, заходила и къ матери моей, и при этомъ всегда называла себя моею невѣстой, а меня своимъ женихомъ, который непремѣнно долженъ поцѣловать ее. Я всегда отказывался, но она заставляла меня силой. Однажды я не выдержалъ и разревѣлся; тогда она назвала меня груднымъ младенцемъ и сказала, что меня надо покормить. Я бросился къ дверямъ, но она поймала меня, посадила къ себѣ на колѣни и прижала мое лицо къ своей груди. Я отворачивался, что было силъ, а она все крѣпче и
другая, страх его всё возрастал. В самом деле, без нитки нам невозможно было выбраться из катакомб; каждый шаг мог только удалять нас от выхода и завести вглубь, откуда уже никто не мог бы спасти нас.
После тщетных поисков, Федериго бросился ниц на землю, обнял меня за шею и вздохнул: — Бедное дитя! — Я громко заплакал, чувствуя, что уже никогда не попаду домой. Лёжа на земле, он крепко прижал меня к себе, рука моя скользнула под него, я упёрся пальцами в щебень и вдруг ощупал нитку.
— Вот она! — закричал я.
Он схватил мою руку и точно обезумел от радости: ведь, и впрямь жизнь наша висела на этой ниточке! Мы были спасены.
О, как тепло светило солнышко, какою лазурью сияло небо, как хороши были зелёные деревья и кусты! Мы не могли наглядеться на всё это, выйдя опять на свет Божий. Федериго снова расцеловал меня, потом вынул из кармана свои красивые серебряные часы и сказал мне: — Вот тебе! — Я так обрадовался, что совсем позабыл недавнее приключение, но мать моя никак не могла забыть его и больше уж не позволяла художнику брать меня с собою на прогулки. Фра Мартино сказал, что Господь спас нас единственно ради меня, что это мне послала Мадонна нитку, а не еретику Федериго, что я добрый, благочестивый мальчик и никогда не должен забывать её доброты и милости ко мне. Это приключение, а также насмешливые уверения некоторых знакомых, что я уродился монахом, так как кроме матушки мне вообще не была по сердцу ни одна женщина, убедили мою мать, что я предназначен в служители церкви. И впрямь, сам не знаю почему, я недолюбливал женщин; в них было, на мой взгляд, что-то отталкивающее. Я пренаивно высказывал это, и зато все девушки и женщины, приходившие к моей матери, безжалостно дразнили меня, настаивая, чтобы я непременно поцеловал их. В особенности донимала меня своими насмешками и часто доводила даже до слёз Мариучия, весёлая, жизнерадостная крестьянская девушка. Она была натурщица по ремеслу и поэтому одевалась всегда очень красиво и пёстро, на голове же носила большое белое покрывало. Она часто служила моделью Федериго, заходила и к матери моей, и при этом всегда называла себя моею невестой, а меня своим женихом, который непременно должен поцеловать её. Я всегда отказывался, но она заставляла меня силой. Однажды я не выдержал и разревелся; тогда она назвала меня грудным младенцем и сказала, что меня надо покормить. Я бросился к дверям, но она поймала меня, посадила к себе на колени и прижала моё лицо к своей груди. Я отворачивался, что было сил, а она всё крепче и
