причудливыми клубами между ними и мною, и, наконецъ, все закружилось передо мной, взоръ мой застлало какое-то радужное сіяніе, въ ушахъ зазвенѣли тысячи колокольчиковъ, мнѣ показалось, что я плыву, уношусь по теченію, невыразимо сладкое чувство охватило меня… Больше я ничего не помню: сознаніе оставило меня.
Тяжелый, спертый воздухъ и черезчуръ разгоряченное воображеніе были причинами моего обморока. Придя въ себя, я увидалъ, что лежу на колѣняхъ у фра Мартино, подъ тѣнью апельсиннаго дерева росшаго въ монастырскомъ саду.
Сбивчивый разсказъ мой о томъ, что мнѣ сейчасъ чудилось въ грезахъ, былъ истолкованъ имъ и всею братіей по своему: я удостоился небеснаго видѣнія и не въ силахъ былъ вынести зрѣлища блаженныхъ духовъ, воспарившихъ надо мною въ блескѣ и великолѣпіи.
Такое отношеніе ко мнѣ повело къ тому, что я часто сталъ видѣть чудесные сны, нѣкоторые даже сочинять самъ, разсказывалъ ихъ матери, а та передавала своимъ друзьямъ, и за мной съ каждымъ днемъ все больше и больше устанавливалась репутація избраннаго Богомъ дитяти.
Незамѣтно приблизилось и желанное Рождество. Горные пастухи, въ короткихъ плащахъ и остроконечныхъ, украшенныхъ лентами шляпахъ, стали стекаться въ городъ и возвѣщать звуками волынки о рожденіи Спасителя передъ всѣми домами, на дверяхъ которыхъ находились изображенія Мадонны. Я ежедневно просыпался подъ одну и ту же монотонную заунывную мелодію и сейчасъ принимался повторять свою рѣчь. Дѣло въ томъ, что я въ числѣ другихъ избранныхъ дѣтей—мальчиковъ и дѣвочекъ—долженъ былъ на Рождествѣ произнести проповѣдь передъ образомъ Іисуса въ церкви св. Маріи Арачели.
И не только я самъ да матушка съ Маріучіей радовались тому, что я, девятилѣтній мальчуганъ, долженъ былъ держать рѣчь, но также и художникъ Федериго, передъ которымъ я безъ ихъ вѣдома дѣлалъ репетицію, стоя на столѣ. На такой же столъ, только покрытый ковромъ, поставили насъ, дѣтей, и въ церкви, гдѣ мы должны были передъ всею паствою держать заученную наизусть рѣчь «объ обливавшемся кровью сердцѣ Мадонны и о красотѣ Младенца Іисуса». Я совсѣмъ не трусилъ, сердечко мое билось только отъ радости, когда я очутился на возвышеніи и взоры всѣхъ устремились на меня. Казалось, что наибольшее впечатлѣніе на слушателей произвелъ именно я, но вотъ, на столъ поставили изящную, нѣжную маленькую дѣвочку, съ такимъ свѣтлымъ личикомъ и мелодичнымъ голоскомъ, что всѣ единогласно назвали ее ангелочкомъ. Даже матушка, которая охотно отдала бы пальму первенства мнѣ, громко заявила, что дѣвочка ни дать-ни взять ангелочекъ съ большого запрестольнаго образа—такія у нея дивные черные глазки, черные,
причудливыми клубами между ними и мною, и, наконец, всё закружилось передо мной, взор мой застлало какое-то радужное сияние, в ушах зазвенели тысячи колокольчиков, мне показалось, что я плыву, уношусь по течению, невыразимо сладкое чувство охватило меня… Больше я ничего не помню: сознание оставило меня.
Тяжёлый, спёртый воздух и чересчур разгорячённое воображение были причинами моего обморока. Придя в себя, я увидал, что лежу на коленях у фра Мартино, под тенью апельсинного дерева росшего в монастырском саду.
Сбивчивый рассказ мой о том, что мне сейчас чудилось в грёзах, был истолкован им и всею братией по-своему: я удостоился небесного видения и не в силах был вынести зрелища блаженных духов, воспаривших надо мною в блеске и великолепии.
Такое отношение ко мне повело к тому, что я часто стал видеть чудесные сны, некоторые даже сочинять сам, рассказывал их матери, а та передавала своим друзьям, и за мной с каждым днём всё больше и больше устанавливалась репутация избранного Богом дитяти.
Незаметно приблизилось и желанное Рождество. Горные пастухи, в коротких плащах и остроконечных, украшенных лентами шляпах, стали стекаться в город и возвещать звуками волынки о рождении Спасителя перед всеми домами, на дверях которых находились изображения Мадонны. Я ежедневно просыпался под одну и ту же монотонную заунывную мелодию и сейчас принимался повторять свою речь. Дело в том, что я в числе других избранных детей — мальчиков и девочек — должен был на Рождестве произнести проповедь перед образом Иисуса в церкви св. Марии Арачели.
И не только я сам да матушка с Мариучией радовались тому, что я, девятилетний мальчуган, должен был держать речь, но также и художник Федериго, перед которым я без их ведома делал репетицию, стоя на столе. На такой же стол, только покрытый ковром, поставили нас, детей, и в церкви, где мы должны были перед всею паствою держать заученную наизусть речь «об обливавшемся кровью сердце Мадонны и о красоте Младенца Иисуса». Я совсем не трусил, сердечко моё билось только от радости, когда я очутился на возвышении и взоры всех устремились на меня. Казалось, что наибольшее впечатление на слушателей произвёл именно я, но вот, на стол поставили изящную, нежную маленькую девочку, с таким светлым личиком и мелодичным голоском, что все единогласно назвали её ангелочком. Даже матушка, которая охотно отдала бы пальму первенства мне, громко заявила, что девочка ни дать ни взять ангелочек с большого запрестольного образа — такие у неё дивные чёрные глазки, чёрные,
