Утромъ я пошелъ къ Федериго. Я чувствовалъ себя какъ бы совсѣмъ новымъ человѣкомъ, вновь обрѣлъ даръ слова и могъ высказать свою радость; вмѣстѣ съ тѣмъ я сталъ отзывчивѣе и къ окружающей жизни, чувствовалъ себя какъ бы старше, зрѣлѣе, и все это, благодаря росѣ поощренія, окропившей вчера дерево моей жизни! Надо было сегодня же навѣстить Санту; она, вѣдь, вчера слушала меня, и я жаждалъ упиться ея похвалами. Маретти принялъ меня восторженно, но сказалъ, что Санта всю ночь провела въ сильной лихорадкѣ и теперь спитъ. Онъ надѣялся, что сонъ подкрѣпитъ ее и просилъ меня опять зайти къ нимъ вечеромъ. Обѣдалъ я съ Федериго и моими новыми друзьями; тосты слѣдовали за тостами, пили то Lacrymæ Christi, то калабрійское вино. Наконецъ, я отказался пить, чувствуя, что кровь во мнѣ разгорѣлась, хотя друзья и уговаривали меня прохладиться шампанскимъ. Разстались мы въ самомъ веселомъ расположеніи духа. Выйдя на улицу, мы увидѣли зарево сильнаго изверженія. Многіе уже спѣшили въ экипажахъ на мѣсто катастрофы, чтобы полюбоваться этимъ грознымъ, но прекраснымъ зрѣлищемъ вблизи. Я же поспѣшилъ къ Сантѣ. Было это вскорѣ послѣ Ave Maria. Санта была дома одна и, по словамъ горничной, чувствовала себя лучше; сонъ подкрѣпилъ ее, и я могъ войти къ ней; кромѣ же меня она не велѣла принимать никого.
Я вошелъ въ прелестную, уютную комнату; окна были завѣшаны длинными плотными занавѣсями; въ углу красовалась чудная мраморная статуя Амура, точившаго стрѣлы; причудливой конструкціи лампа бросала на все какой-то волшебный отблескъ; Санта въ пеньюарѣ лежала на мягкой шелковой кушеткѣ. Увидя меня, она полуприподнялась, придерживая одною рукою одѣяло, а другую протянула мнѣ.
— Антоніо!—сказала она.—Какъ это было великолѣпно! Счастливецъ! Вы всѣхъ привели въ восторгъ! Ахъ, вы не знаете, какъ я боялась за васъ, какъ билось мое сердце и какъ я была счастлива, убѣдившись, что вы превзошли всѣ мои ожиданія!—Я низко поклонился и спросилъ о ея здоровьи. Она протянула мнѣ руку, говоря, что ей лучше.—Даже гораздо лучше!—повторила она.—Вы тоже какъ будто переродились! Какъ вы были хороши вчера! Вдохновеніе преобразило васъ въ какое-то идеальное существо! И въ каждомъ стихотвореніи я узнавала васъ! Слушая о маленькомъ мальчикѣ и художникѣ, заблудившихся въ катакомбахъ, я представляла себѣ васъ и Федериго!
— Такъ оно и было!—сказалъ я.—Я самъ пережилъ все, о чемъ пѣлъ вчера.
— Да!—сказала она.—Вы сами пережили все, пережили и блажен-
Утром я пошёл к Федериго. Я чувствовал себя как бы совсем новым человеком, вновь обрёл дар слова и мог высказать свою радость; вместе с тем я стал отзывчивее и к окружающей жизни, чувствовал себя как бы старше, зрелее, и всё это, благодаря росе поощрения, окропившей вчера дерево моей жизни! Надо было сегодня же навестить Санту; она, ведь, вчера слушала меня, и я жаждал упиться её похвалами. Маретти принял меня восторженно, но сказал, что Санта всю ночь провела в сильной лихорадке и теперь спит. Он надеялся, что сон подкрепит её и просил меня опять зайти к ним вечером. Обедал я с Федериго и моими новыми друзьями; тосты следовали за тостами, пили то Lacrymæ Christi, то калабрийское вино. Наконец, я отказался пить, чувствуя, что кровь во мне разгорелась, хотя друзья и уговаривали меня прохладиться шампанским. Расстались мы в самом весёлом расположении духа. Выйдя на улицу, мы увидели зарево сильного извержения. Многие уже спешили в экипажах на место катастрофы, чтобы полюбоваться этим грозным, но прекрасным зрелищем вблизи. Я же поспешил к Санте. Было это вскоре после Ave Maria. Санта была дома одна и, по словам горничной, чувствовала себя лучше; сон подкрепил её, и я мог войти к ней; кроме же меня она не велела принимать никого.
Я вошёл в прелестную, уютную комнату; окна были завешаны длинными плотными занавесями; в углу красовалась чудная мраморная статуя Амура, точившего стрелы; причудливой конструкции лампа бросала на всё какой-то волшебный отблеск; Санта в пеньюаре лежала на мягкой шёлковой кушетке. Увидя меня, она полуприподнялась, придерживая одною рукою одеяло, а другую протянула мне.
— Антонио! — сказала она. — Как это было великолепно! Счастливец! Вы всех привели в восторг! Ах, вы не знаете, как я боялась за вас, как билось моё сердце и как я была счастлива, убедившись, что вы превзошли все мои ожидания! — Я низко поклонился и спросил о её здоровье. Она протянула мне руку, говоря, что ей лучше. — Даже гораздо лучше! — повторила она. — Вы тоже как будто переродились! Как вы были хороши вчера! Вдохновение преобразило вас в какое-то идеальное существо! И в каждом стихотворении я узнавала вас! Слушая о маленьком мальчике и художнике, заблудившихся в катакомбах, я представляла себе вас и Федериго!
— Так оно и было! — сказал я. — Я сам пережил всё, о чём пел вчера.
— Да! — сказала она. — Вы сами пережили всё, пережили и блажен-
