вся моя душа льнула къ ней. Сколько слезъ пролилъ я въ ту ночь! Мое чувство къ ней казалось мнѣ грѣхомъ; она, вѣдь, была невѣстой Христа. День за днемъ смотрѣлъ я на нее и открывалъ въ ней все новыя и новыя достоинства. А она бесѣдовала со мной, какъ сестра съ братомъ, довѣрчиво смотрѣла мнѣ въ глаза, протягивала мнѣ руку и говорила, что соскучилась безъ меня, что очень любитъ меня… Я всѣми силами старался скрыть отъ нея свою скорбь, я мнѣ это удавалось. Лучше было бы мнѣ умереть, чѣмъ страдать такъ, какъ я страдалъ тогда!
Предстоящая разлука съ Фламиніей такъ пугала меня, что злой духъ нашептывалъ мнѣ на ухо: «Ты любишь ее!» И все же я не любилъ ее такъ, какъ любилъ Аннунціату; мое сердце не билось въ ея присутствіи такъ, какъ въ ту минуту, когда я коснулся губами чела Лары. «Скажи Фламиніи, что ты не можешь жить безъ нея,—она, вѣдь, любитъ тебя, какъ брата! Скажи, что любишь ее! Eccellenza и вся семья проклянутъ тебя, выгонятъ тебя на всѣ четыре стороны, но, вѣдь, теряя ее, ты всеравно теряешь все! Выборъ не труденъ!» И какъ часто признаніе готово было сорваться съ моихъ устъ, но сердце замирало, и я безмолвствовалъ. Лихорадочное возбужденіе волновало мою кровь, мой мозгъ.
Въ палаццо уже приготовились къ блестящему балу, празднику цвѣтовъ, въ честь ведомаго на закланіе агнца! Я увидѣлъ Фламинію въ богатомъ нарядѣ; она была безконечно мила.—Веселись же теперь вмѣстѣ со всѣми!—шепнула она мнѣ.—Мнѣ больно видѣть тебя такимъ печальнымъ! Ты будешь причиной того, что я буду жалѣть о мірѣ, когда сдѣлаюсь монахиней, а это грѣхъ, Антоніо! Обѣщай мнѣ преодолѣть свою грусть, обѣщай простить моихъ родителей за то, что они иногда обращаются съ тобой нѣсколько жестко! Они желаютъ тебѣ только добра! Обѣщай мнѣ, что ты не будешь слишкомъ много думать о людскихъ обидахъ и всегда останешься такимъ же добрымъ и благочестивымъ, какъ теперь. Тогда я буду имѣть право думать о тебѣ и молиться за тебя, а Мадонна, вѣдь, такъ добра и милостива!—Слова ея разрывали мнѣ сердце. Я увидѣлся съ ней еще разъ, вечеромъ наканунѣ ея отъѣзда. Она была спокойна, поцѣловала отца, мать и стараго Eccellenza и говорила о разлукѣ съ ними такъ, какъ будто уѣзжала всего на нѣсколько дней.
— Простись же и съ Антоніо!—сказалъ ей Фабіани, который одинъ изъ всѣхъ казался растроганнымъ. Я поспѣшно подошелъ къ ней и наклонился поцѣловать ея руку.—Будь счастливъ, Антоніо!—сказала она. Ея нѣжный, мягкій голосъ вызвалъ у меня на глазахъ слезы; я не помнилъ себя отъ горя. Я, вѣдь, видѣлъ ея милое, кроткое личико въ послѣдній разъ!—Прощай!—сказала она какъ-то беззвучно, наклонилась, поцѣловала меня въ лобъ и прибавила:—Благодарю тебя за твою любовь ко
вся моя душа льнула к ней. Сколько слёз пролил я в ту ночь! Моё чувство к ней казалось мне грехом; она, ведь, была невестой Христа. День за днём смотрел я на неё и открывал в ней всё новые и новые достоинства. А она беседовала со мной, как сестра с братом, доверчиво смотрела мне в глаза, протягивала мне руку и говорила, что соскучилась без меня, что очень любит меня… Я всеми силами старался скрыть от неё свою скорбь, я мне это удавалось. Лучше было бы мне умереть, чем страдать так, как я страдал тогда!
Предстоящая разлука с Фламинией так пугала меня, что злой дух нашёптывал мне на ухо: «Ты любишь её!» И всё же я не любил её так, как любил Аннунциату; моё сердце не билось в её присутствии так, как в ту минуту, когда я коснулся губами чела Лары. «Скажи Фламинии, что ты не можешь жить без неё, — она, ведь, любит тебя, как брата! Скажи, что любишь её! Eccellenza и вся семья проклянут тебя, выгонят тебя на все четыре стороны, но, ведь, теряя её, ты всё равно теряешь всё! Выбор не труден!» И как часто признание готово было сорваться с моих уст, но сердце замирало, и я безмолвствовал. Лихорадочное возбуждение волновало мою кровь, мой мозг.
В палаццо уже приготовились к блестящему балу, празднику цветов, в честь ведомого на заклание агнца! Я увидел Фламинию в богатом наряде; она была бесконечно мила. — Веселись же теперь вместе со всеми! — шепнула она мне. — Мне больно видеть тебя таким печальным! Ты будешь причиной того, что я буду жалеть о мире, когда сделаюсь монахиней, а это грех, Антонио! Обещай мне преодолеть свою грусть, обещай простить моих родителей за то, что они иногда обращаются с тобой несколько жёстко! Они желают тебе только добра! Обещай мне, что ты не будешь слишком много думать о людских обидах и всегда останешься таким же добрым и благочестивым, как теперь. Тогда я буду иметь право думать о тебе и молиться за тебя, а Мадонна, ведь, так добра и милостива! — Слова её разрывали мне сердце. Я увиделся с ней ещё раз, вечером накануне её отъезда. Она была спокойна, поцеловала отца, мать и старого Eccellenza и говорила о разлуке с ними так, как будто уезжала всего на несколько дней.
— Простись же и с Антонио! — сказал ей Фабиани, который один из всех казался растроганным. Я поспешно подошёл к ней и наклонился поцеловать её руку. — Будь счастлив, Антонио! — сказала она. Её нежный, мягкий голос вызвал у меня на глазах слёзы; я не помнил себя от горя. Я, ведь, видел её милое, кроткое личико в последний раз! — Прощай! — сказала она как-то беззвучно, наклонилась, поцеловала меня в лоб и прибавила: — Благодарю тебя за твою любовь ко
