тыхъ, указаніе на ея собственное несчастіе“. И, заложивъ пальцы за пальцы, ладонями книзу, Алексѣй Александровичъ потянулъ, и пальцы затрещали въ суставахъ.
Этотъ жестъ, дурная привычка, — соединеніе рукъ и трещанье пальцевъ, — всегда успокоивалъ его и приводилъ въ аккуратность, которая теперь такъ нужна была ему. У подъѣзда послышался звукъ подъѣхавшей кареты. Алексѣй Александровичъ остановился посреди залы.
На лѣстницу всходили женскіе шаги. Алексѣй Александровичъ, готовый къ своей рѣчи, стоялъ, пожимая свои скрещенные пальцы и ожидая, не треснетъ ли еще гдѣ. Одинъ суставъ треснулъ.
Еще по звуку легкихъ шаговъ на лѣстницѣ онъ почувствовалъ ея приближеніе и, хотя онъ былъ доволенъ своею рѣчью, ему стало страшно за предстоящее объясненіе.
Анна шла, опустивъ голову и играя кистями башлыка. Лицо ея блестѣло яркимъ блескомъ; но блескъ этотъ былъ не веселый, — онъ напоминалъ страшный блескъ пожара среди темной ночи. Увидавъ мужа, Анна подняла голову и, какъ будто просыпаясь, улыбнулась.
— Ты не въ постели? Вотъ чудо! — сказала она, скинула башлыкъ и, не останавливаясь, пошла дальше, въ уборную. — Пора, Алексѣй Александровичъ, — проговорила она изъ-за двери.
— Анна, мнѣ нужно переговорить съ тобой.
— Со мной? — сказала она удивленно, вышла изъ двери и посмотрѣла на него. — Что же это такое? О чемъ это? — спросила она садясь. — Ну, давай переговоримъ, если такъ нужно. А лучше бы спать.
Анна говорила, что́ приходило ей на языкъ, и сама удивлялась, слушая себя, своей способности лжи. Какъ просты, естественны были ея слова и какъ похоже было, что ей просто хочется спать! Она чувствовала себя одѣтою въ непроницаемую
