Она ни о чемъ другомъ не могла говорить и думать и не могла не разсказать Левину своего несчастія.
Левинъ видѣлъ, что она несчастлива, и постарался утѣшить ее, говоря, что это ничего дурного не доказываетъ, что всѣ дѣти дерутся; но, говоря это, въ душѣ своей Левинъ думалъ: „нѣтъ, я не буду ломаться и говорить по-французски со своими дѣтьми; но у меня будутъ не такія дѣти; надо только не портить, не уродовать дѣтей, и они будутъ прелестны. Да, у меня будутъ не такія дѣти“.
Онъ простился и уѣхалъ, и она не удерживала его.
Въ половинѣ іюля къ Левину явился староста сестриной деревни, находившейся за двадцать верстъ отъ Покровскаго, съ отчетомъ о ходѣ дѣлъ и о покосѣ. Главный доходъ съ имѣнія сестры получался за заливные луга. Въ прежніе годы покосы разбирались мужиками по двадцати рублей за десятину. Когда Левинъ взялъ имѣніе въ управленіе, онъ, осмотрѣвъ покосы, нашелъ, что они сто́ятъ дороже, и назначилъ цѣну за десятину двадцать пять рублей. Мужики не дали этой цѣны и, какъ подозрѣвалъ Левинъ, отбили другихъ покупателей. Тогда Левинъ поѣхалъ туда самъ и распорядился убирать луга частью наймомъ, частью изъ доли. Свои мужики препятствовали всѣми средствами этому нововведенію, но дѣло пошло, и въ первый же годъ за луга было выручено почти вдвое. Въ третьемъ и прошломъ году продолжалось то же противодѣйствіе мужиковъ, и уборка шла тѣмъ же порядкомъ. Въ нынѣшнемъ году мужики взяли всѣ покосы изъ третьей доли, и теперь староста пріѣхалъ объявить, что покосы убраны и что онъ, побоявшись дождя, пригласилъ конторщика, при немъ раздѣлилъ и сметалъ уже одиннадцать господскихъ стоговъ. По неопредѣленнымъ отвѣтамъ на вопросъ о томъ, сколько было сѣна на главномъ лугу, по поспѣшности старосты, раздѣлившаго сѣно безъ спроса, по
