что онъ, пріѣхавъ въ полкъ, пришелъ не къ нему первому. Серпуховской былъ добрый пріятель, и онъ былъ радъ ему.
— А, я очень радъ.
Полковой командиръ Деминъ занималъ большой помѣщичій домъ. Все общество было на просторномъ нижнемъ балконѣ. На дворѣ, первое, что́ бросилось въ глаза Вронскому, были пѣсенники въ кителяхъ, стоявшіе подлѣ боченка съ водкой, и здоровая веселая фигура полкового командира, окруженнаго офицерами; выйдя на первую ступень балкона, онъ, громко перекрикивая музыку, игравшую Офенбаховскую кадриль, что-то приказывалъ и махалъ стоявшимъ нѣсколько въ сторонѣ солдатамъ. Кучка солдатъ, вахмистръ и нѣсколько унтер-офицеровъ подошли вмѣстѣ съ Вронскимъ къ балкону. Вернувшись къ столу, полковой командиръ опять вышелъ съ бокаломъ на крыльцо и провозгласилъ тостъ: „за здоровье нашего бывшаго товарища и храбраго генерала князя Серпуховского. Ура!„
За полковымъ командиромъ съ бокаломъ въ рукѣ, улыбаясь, вышелъ и Серпуховской.
— Ты все молодѣешь, Бондаренко, — обратился онъ къ прямо предъ нимъ стоявшему, служившему вторую службу, молодцеватому краснощекому вахмистру.
Вронскій три года не видалъ Серпуховского. Онъ возмужалъ, отпустивъ бакенбарды, но онъ былъ такой же стройный, не столько поражавшій красотой, сколько нѣжностью и благородствомъ лица и сложенія. Одна перемѣна, которую замѣтилъ въ немъ Вронскій, было то тихое, постоянное сіяніе, которое устанавливается на лицахъ людей, имѣющихъ успѣхъ и увѣренныхъ въ признаніи этого успѣха всѣми. Вронскій зналъ это сіяніе и тотчасъ же замѣтилъ его на Серпуховскомъ.
Сходя съ лѣстницы, Серпуховской увидалъ Вронскаго. Улыбка радости освѣтила лицо Серпуховского. Онъ кивнулъ кверху головой, приподнялъ бокалъ, привѣтствуя Вронскаго и показывая этимъ жестомъ, что не можетъ прежде не подойти къ вахмистру, который, вытянувшись, уже складывалъ губы для поцѣлуя.
