скалятъ зубы только на грековъ и поджавъ хвостъ сторонятся отъ европейцевъ.
Мы поровнялись съ Ахмедовой-мечетью въ часъ вечерней молитвы. Это единственная джами во всемъ Константинополѣ, при которой построено шесть минаретовъ. На каждомъ изъ нихъ по три круглыхъ балкона, одинъ надъ другимъ. Проводникъ совѣтовалъ мнѣ дождаться параднаго крика муэззиновъ, который въ первые дни бэйрама совершается при этой мечети по-два раза въ день, съ особой пышностью. Въ пять часовъ на всѣхъ минаретахъ показались на каждомъ балконѣ по четыре муэззина, и оборотясь на четыре стороны, затянули хриплымъ и дикимъ, но довольно согласнымъ хоромъ: «ла илаге иль Аллахъ!» Въ этомъ чудовищномъ завываньѣ было что-то свирѣпое и грозное, какъ призывъ къ войнѣ или убійству во имя фанатической вѣры.
Первая прогулка по Константинополю съ непривычки утомила меня. Папатоли предложилъ мнѣ отдохнуть въ кофейнѣ. «Не въ такой-ли, гдѣ я поскользнулся въ крови?» спросилъ я. — «Нѣтъ, въ хорошей, въ лучшей кофейнѣ!» — Я согласился. Кто при имени турецкой кофейни не представляетъ себѣ волшебнаго кіоска, убраннаго коврами и диванами, гдѣ при плескѣ фонтана, правовѣрные наслаждаются кейфомъ въ благовонномъ дымѣ кальяна! Какъ-же на первомъ шагу въ Константиноиолѣ не зайти въ кофейню!
Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ Галатскаго-моста, въ одномъ домѣ, обращенномъ къ Золотому-Рогу, слышалась какая-то музыка. — «Это одна изъ лучшихъ кофеенъ въ Константинополѣ!» сказалъ Папатоли. — Идемъ туда! — Передъ открытыми дверьми сидѣло на низенькихъ кожаныхъ табуретахъ съ десятокъ турокъ, съ длинными трубками и наргилэ и съ тѣмъ неподвижнымъ взглядомъ въ полу-открытыхъ глазахъ, какой видишь иногда у сытаго кота, когда онъ нѣжится на солнцѣ.
Мы вошли въ большую квадратную комнату, съ сквознымъ арабскимъ сводомъ, изъ котораго черезъ матовыя
