стекла лился пріятный полу-свѣтъ. Посерединѣ небольшой мраморный фонтанъ, обставленный горшками поблекшихъ розъ, бросалъ довольно-тощую струйку воды. Въ одномъ углу стояла большая печь со множествомъ закопченныхъ кофейниковъ, въ другомъ цѣлый рядъ трубокъ и хрустальныхъ наргилэ съ обмотанными вокругъ кувшиновъ кожаными чубуками. Стѣны убраны были парижскими иллюминованными литографІями гризетокъ и дебардёровъ съ обнаженной грудью, турами или вензелями султана изъ переплетенныхъ по красному полю золотыхъ буквъ, и наконецъ цѣлой коллекціей бритвъ и фельдшерскихъ рожковъ.
Около стѣнъ тянулся широкій и низенькій турецкій диванъ, или лучше сказать нары, покрытыя египетской тросниковой рогожкой. Прямо противъ входа, за тощимъ фонтаномъ, сидѣло на диванѣ, поджавъ калачемъ ноги, трое музыкантовъ въ широкихъ шальварахъ, оборванныхъ курткахъ и желтыхъ чалмахъ. Середній держалъ въ рукахъ одно-струнную кемаичу, похожую на круглую балалайку съ тонкой, длинной ручкою, и коротенькій выгнутый смычокъ; крайніе вооружены были какими-то дудками, напоминающими немного флейту. Оркестръ этотъ тянулъ жалкій мотивъ изъ нескончаемо-однообразныхъ звуковъ, напоминавшихъ то печальней крикъ муэззиновъ, то ночной вой стамбульскихъ собакъ. По сторонамъ сидѣло, спустя на полъ туфЛи, человѣкъ пятьдесятъ турокъ съ наргилэ и трубками. Пуская легкія струйки дыма, они одобрительно шептали: хорошо! аманъ!
Я помѣстился подлѣ турка въ зеленой бархатной шубѣ и великолѣпной чалмѣ изъ бѣлой шали, который сидѣлъ неподвижно и держалъ въ одной рукѣ носокъ своего желтаго туфля, а въ другой янтарный мундштукъ кожанаго чубука отъ стоявшаго на полу хрустальнаго наргилэ. Папатоли сѣлъ рядомъ со мною. Я велѣлъ потребовать, кофе и наргилэ. Молоденькій каваджи въ курткѣ и вышитыхъ золотомъ шальварахъ, съ яркимъ клѣтчатымъ платкомъ на головѣ, поднесъ мнѣ на концахъ сложенныхъ пальцевъ финджанъ или фар-
