скали на берегъ пассажировъ: это былъ цѣлыи хаосъ бѣ-готни, криковъ и сумятицы. Когда феллуки облѣпили со всѣхъ сторонъ пароходъ и толпа лодочниковъ наводнила палубу, можно было подумать, что насъ берутъ на абордажъ какіе-нибудь разбойники. Оборванцы въ красныхъ фескахъ и соломенныхъ шляпахъ прыгали на пароходъ, соскакивали опять въ лодки, бѣгали по палубѣ, хватались за ящики, за пассажировъ. Въ смѣшанномъ гулѣ сотни голосовъ слышались только призывные крики: Георги! Спиро! Дмитри!
Когда я, облокотясь на бортъ, смотрѣлъ, какъ лодки тѣснились къ пароходу, едва не взлетая одна на другую, подлѣ меня раздались громкіе крики: Платоно! Аристотели! Я обернулся, заслыша такія классическія имена. Оказалось, что они принадлежали двумъ лодочникамъ, въ черныхъ шальварахъ и алыхъ фескахъ, натянутыхъ на соломенный шляпы. Оба они возились на палубѣ, около двухъ большихъ ящиковъ, и въ двухъ шагахъ другъ отъ друга кричали во всю мочь звонкаго горла.
— Платоно! иди сюда!—ревѣлъ одинъ, который чувствовалъ, кажется, что ящикъ ему не подъ-силу.
— Тащи свой, Аристотели!—вопилъ другой, возясь съ безплоднымъ напряженіемъ около другого сундука.
— Одному не стащить! — отвѣчалъ положительный Аристотель, окончательно убѣжденный въ невозможности подвинуть ящикъ.
— Бери сильнѣе!—кричалъ идеальный Платонъ, съ благородной увѣренностью въ своихъ силахъ.
Эта философская борьба заинтересовала меня,—и я ждалъ, чѣмъ она кончится. Вдругъ Аристотель въ порывѣ отчаянія плюнулъ энергически на свой ящикъ и бросился къ сундуку собрата, съ очевидной цѣлью раздѣлить его трудъ; но Платонъ, не теряя еще идеальной надежды одному заработать то, что иначе придется раздѣлить на двоихъ, брыкнулъ его ногою въ грудь, такъ-что тотъ снова отлетѣлъ къ своему сундуку. Въ это время капитанъ замѣтилъ классическую
