свѣжей зелени, и на ней, вся облитая солнцемъ, стояла одинокая колонна какого-то падшаго храма. Налѣво тянулись мѣловатыя остроугольный вершины Саламииа, разрумяненный солнцемъ, и изъ-за нихъ выглядывала гора, съ которой Ксерксъ смотрѣлъ на гибель своего флота. Могила Ѳемистокла привѣтствовала насъ своей нетлѣнной памятью у входа въ Пирейскій заливъ, гдѣ взадъ и впередъ сновали сотни гоэлетовъ, сверкая на солнцѣ алыми шапками своихъ гребцовъ.
Едва успѣли мы бросить якорь въ Пирейской-гавани, какъ множество легкихъ лодокъ съ бойкими гребцами тѣсной толпою оцѣпило пароходъ. Варкарисы въ бѣлыхъ фустанеллахъ и красныхъ фесахъ лѣзли со всѣхъ сторонъ на палубу Кроаціи. Раздался цѣлый потопъ разноязычныхъ криковъ.
— Возьмите варку, Эффеиди! La barca, signore! Voilà un bateau, monsieur! Гдѣ вашъ багажъ, синьоръ? За полдрахмы на берегъ, сэръ! Съ двумя гребцами за одну драхму, господа! Эпаминонда, бери чемоданъ! Мильтіади, помоги эффенди сойти въ варку!
Я подошелъ проститься съ Османъ-агою: онъ ѣхалъ прямо въ Сиру и теперь спокойно смотрѣлъ на всю пароходную тревогу. Мустафа сидѣлъ передъ нимъ на корточкахъ и набивалъ трубку изъ своего кожанаго мѣшка, не обращая никакого вниманія на послѣднія минуты своихъ шальваръ.
— Мы увидимся въ Сирѣ! —сказалъ Османъ.
— Почему-же вы не ѣдете въ Аѳины? — спросилъ я.
— Зачѣмъ, — отвѣчалъ Турокъ: — вѣдь я никогда не бывалъ тамъ.
Когда я вернулся къ своему чемодану, за него держалось уже больше десятка рукъ, которыя тащили его въ разныя стороны. Я надѣялся на плотность англійской кожи и спокойно смотрѣлъ, чѣмъ это кончится. Наконецъ одинъ здоровый варкарисъ отбилъ призъ послѣ упорной борьбы, поднялъ чемоданъ на голову и прямо съ борта спрыгнулъ
