щадкой. Это былъ Пниксъ. Вершина скалы и есть та знаменитая вема или трибуна, съ которой раздавались рѣчи Демосѳена и Перикла; а примыкающая къ ней площадь, та великая аудиторія, гдѣ собирались вольные граждане Аѳинъ, эта университетская молодежь древности, какъ говоритъ Гейне. Тутъ волновались и шумѣли эти классическіе монтаньяры и консерваторы, готовые отдать жизнь за отечество и осудить великаго гражданина на остракизмъ или цикуту.
Аѳинскій Пниксъ, съ голубымъ небомъ вмѣсто темнаго плафона, съ видами на памятники и окрестности вмѣсто голыхъ стѣнъ, конечно больше могъ вдохновить оратора, чѣмъ залы лондонскаго Парламента и парнасской Палаты-Депутатовъ. Мѣсто выбрано удивительно -краснорѣчиво: съ одной стороны видѣнъ Партеновъ, съ другой храмъ Тезея, посвященные одинъ мудрости, другой силѣ, а позади Ареопагъ, какъ идея верховнаго правосудія. Что можно придумать лучше этой обстановки! Не понятно только, какъ аѳинскіе демагоги собирались подъ открытымъ небомъ, подъ этими палящими лучами солнца! Въ наше время самая любовь къ отечеству любитъ комфортъ, и краснорѣчіе нуждается въ стаканѣ сахарной воды. Я не думаю, чтобъ самые демократическіе представители какого-нибудь вольнаго парода рѣшились теперь слушать Брайта пли Ледрю-Роллена на этомъ голомъ полѣ, подъ знойнымъ дыханіемъ широкко. Только аѳинская страсть къ публичнымъ дѣламъ могла заставить десятки тысячъ людей ходить на эти — не засѣданія, а стоянки, потому-что и сѣсть тутъ было не на чемъ.
По ступенямъ, вырубленнымъ въ скалѣ, мы поднялись на площадку.
— Что, еслибъ теперь явился здѣсь Демосоенъ, а на площади собрались нынѣшніе аѳиняне? — сказалъ нашъ студеитъ.
— О чемъ-же ему говорить съ нами! — возразилъ Ликадисъ.
— Какъ о чемъ! горячо сказалъ молодой демагогъ.—Да
