развѣ Греція такъ счастлива и народъ доволенъ, правительство до-того твердо и безкорыстно, что старому оратору осталось-бы только молчать отъ удовольствія! О чемъ говорить ему? Да неужели некого обличать теперь! Развѣ въ наше время онъ не нашелъ-бы въ Греціи ни пронырливыхъ Филипповъ, ни продажныхъ Эсхиновъ? И вы думаете, онъ остался-бы доволенъ и молчалъ, когда у насъ строятъ мраморные дворцы, a нѣтъ нигдѣ проѣзжихъ дорогъ, когда ежегодно тратятъ десятки тысячъ драхмъ на поливку королевскаго сада, а столичныя улицы освѣщаются не газомъ и даже не масломъ, а одной кроткой луною.
— Вы читаете настоящую филиппику! — замѣтилъ я.
— Нѣтъ, это только слабая оттоніада! — возразилъ студентъ, одушевляясь еще болѣе.— Неужели, думаете вы, не возмутило-бы Демосѳена это преслѣдованіе книгопечатанія и ограниченіе свободы мыслей, эти подкупы на выборахъ и интриги въ министерствѣ, эта продажность законовъ и вопіющая несправедливость нашихъ маститыхъ архонтовъ. Нѣтъ, онъ сорвалъ-бы маску съ этихъ безстыдныхъ правителей и судей и заставилъ-бы привести ихъ—вотъ на этотъ холмъ!
И нашъ молодой Демосѳенъ протянулъ руку къ сосѣднему возвышенію.
— Что-же это такое? — спросилъ я.
— Ареопагъ.
Я предложилъ идти туда. Мы сошли съ трибуны и по тому-же каменистому полю добрались до другого холма, подымающегося между Пниксомъ и Акрополемъ. Это — мѣсто славнаго судилища. Въ скалѣ сѣраго гранита высѣчены грубыя ступени. Мы поднялись по этой лѣстницѣ и вышли на площадку, вырубленную въ видѣ правильнаго полукружія въ камепномъ утесѣ. Вокругъ, какъ въ театрѣ, изгибаются высѣченный въ скалѣ сидѣиья, похожія на выгнутый подковою рядъ грубыхъ каменныхъ креселъ. Здѣсь-то, передъ алтаремъ Эвменидъ, собирался ареопагъ въ свои иочныя засѣданія. Въ виду Акрополя и Пникса, при свѣтѣ мѣсяца или
