— Смотрите-же, я беру васъ только на часъ! — прибавилъ я, сходя въ Феллуку.
— Oui, signore! — закричалъ онъ и уперся обѣими руками въ пароходъ, чтобы скорѣе оттолкнуть лодку.
Я сдалъ чемоданъ на Oriente и чрезъ нѣсколько минутъ былъ уже на пристани. Передо мной открылась новая для меня картина. Къ самой набережной примыкаетъ рынокъ. Не смотря на раннее утро, здѣсь все уже было въ движеніи. На площади навалены грудами арбузы, желтые персики, свѣжія фиги, невиданная зелень, какія-то большія золотистыя рыбы. Вокругъ движется пестрая толпа: греки въ своихъ неизмѣримыхъ коленкоровыхъ шальварахъ и алыхъ курткахъ, мальчики на ослахъ въ привѣшенными съ обѣихъ сторонъ корзинами, полными зелени и плодовъ, женщины подъ черными кисейными покрывалами, разнощики съ античными лицами, торговцы съ профилью Аякса.
По гладкой макадамовской мостовой поднялись мы въ городъ. Прямыя улицы обстроены прекрасными домами въ итальянскомъ вкусѣ. На балконахъ раскинуты вездѣ полосатыя палатки, уставленныя цвѣтами; а большія окна, закрытыя зелеными рѣшетками, точно опустили рѣсницы отъ нестерпимаго сіянія солнца. Черезъ полчаса проводникъ привелъ меня къ Hôtel d’Europe.
— Сколько-же я вамъ долженъ? — спросилъ я.
— О, что пожалуете, signore! — отвѣчалъ онъ съ кротостью.
Я далъ ему два цванцигера. Въ одну минуту улыбающееся лице моего іонійца вытянулось какъ-то свирѣпо.
— Два цванцигера! — закричалъ онъ, возвышая голосъ. — Сеньоръ не за нищаго-ли меня принимаетъ?
— Но вѣдь здѣсь платится комиссіонеру четыре франка за весь день, а мы не проходили съ вами и часа.
— Да развѣ monsieur не знаетъ, что день и часъ для нашего брата одно и то-же? Вотъ такъ-таки все одно, какъ эти пальцы!
— Смотрите же, я беру вас только на час! — прибавил я, сходя в Феллуку.
— Oui, signore! — закричал он и уперся обеими руками в пароход, чтобы скорее оттолкнуть лодку.
Я сдал чемодан на Oriente и чрез несколько минут был уже на пристани. Передо мной открылась новая для меня картина. К самой набережной примыкает рынок. Несмотря на раннее утро, здесь все уже было в движении. На площади навалены грудами арбузы, желтые персики, свежие фиги, невиданная зелень, какие-то большие золотистые рыбы. Вокруг движется пестрая толпа: греки в своих неизмеримых коленкоровых шальварах и алых куртках, мальчики на ослах с привешенными с обеих сторон корзинами, полными зелени и плодов, женщины под черными кисейными покрывалами, разносчики с античными лицами, торговцы с профилью Аякса.
По гладкой макадамовской мостовой поднялись мы в город. Прямые улицы обстроены прекрасными домами в итальянском вкусе. На балконах раскинуты везде полосатые палатки, уставленные цветами; а большие окна, закрытые зелеными решетками, точно опустили ресницы от нестерпимого сияния солнца. Через полчаса проводник привел меня к Hôtel d’Europe.
— Сколько же я вам должен? — спросил я.
— О, что пожалуете, signore! — отвечал он с кротостью.
Я дал ему два цванцигера. В одну минуту улыбающееся лице моего ионийца вытянулось как-то свирепо.
— Два цванцигера! — закричал он, возвышая голос. — Сеньор не за нищего ли меня принимает?
— Но ведь здесь платится комиссионеру четыре франка за весь день, а мы не проходили с вами и часа.
— Да разве monsieur не знает, что день и час для нашего брата одно и то же? Вот так-таки все одно, как эти пальцы!
