Васили наклонилъ слегка голову и ноложилъ руку на грудь. Черныя ресницы его опустились къ щекамъ, и голубая кисть феса нагнулась впередъ; по въ ту-же минуту онъ выпрямился, бросиль на меня быстрый взглядъ и съ царствеішьшъ величіемъ пошелъ къ своему прилавку.
— Знаете-ли, кто такой этотъ кафедзи? — спросилъ мой товарищъ.
— Неужели клефтъ!
— Настоящій. Три года назадъ этотъ молодецъ гулялъ еще въ Гиметскихъ-горахъ и подстерегалъ проѣзяшхъ на этой самой дорогѣ. Одинъ патрасскій купецъ разсказывалъ, что гостилъ у него цѣлый мѣсяцъ, пока не выкупился.
— И всѣ это знаютъ! Какъ-же его не схватятъ?
— Васили, видите-ли, раскаявшійся клефъ.... У насъ это не редкость! Надоѣла-ли ему бродячая жизнь, или онъ боялся петли, а можетъ-быть и доходы, по милости жандармовъ, уменьшились, только онъ предложилъ правительству воротиться къ мирнымъ занятіямъ и просилъ охраннаго листа.
— И ему дали?
— Разумеется. Вѣдь министръ знаетъ, что, не смотря на жандармовъ, клефты и почту останавливают на перешейке и въ дома врываются, чуть не въ самомъ городѣ. Какъ-же не выдать индульгенйіи такому кающемуся грешнику? Вотъ тутъ за стеной виситъ у него подъ стекломъ охранный листъ, и онъ бережетъ его, какъ дипломъ или дворянскую грамоту.
Васили подалъ намъ въ это время на подносе два стакана розоваго лимонада и трубки съ страшно-длинными чубуками. Оне набиты были такимъ-образомъ, что золотистый табакъ поднимался вверхъ горкою и длинной бахромою виселъ по краямъ трубки. Греки особенно любятъ это и называютъ — выкурить трубку со сливками. Мы отдохнули и освежились. За удовольствіе видеть клефта я заплатилъ всего одну драхму, и онъ проводилъ насъ величественнымъ поклономъ.
Мы проехали деревеньку Маруси, зеленеющую виноград-
