ственниками путем уступки помещику части земли, согласно закону 1811; если же уступка земли угрожала крестьянину разорением его хозяйства, он мог договориться с помещиком об уплате ренты деньгами или хлебом. Другая особенность «декларации», весьма выгодная для юнкера, заключалась в том, что она делала выкуп обязательным только при наличии требования одной из сторон, оставляя, т. о., крепостнические отношения в силе, если помещик или крестьянин мирились с прежним положением вещей.
Никаких сроков для выкупа установлено не было. Кроме того, «декларация» обошла вопрос о т. н. «охране крестьян» (Bauernschutz — законодательство 18 в. о запрещении сгонять крестьян с земли), и помещику было предоставлено право экспроприации крестьян, наделенных землей после 1763.
Законодательством 1811 и 1816 и указом 1821, к-рый коснулся незначительного слоя самостоятельных крестьян, обладавших притом более прочными правами, чем затронутые «декларацией» (например, в Силезии), исчерпывается, пожалуй, все что было сделано в этой области прусским правительством до революции 1848. К этому году те из крестьян, к-рые имели право, на основе изданных законов, оформить свои права на землю, но не успели этого сделать, оставались еще в прежних феодально-крепостнических отношениях к помещику.
Что касается крестьян, на к-рых не распространялось старое законодательство, то их вообще предстояло еще «освободить», поскольку они в период 1816—48 не потеряли своей хозяйственной самостоятельности или не были согнаны с земли. 1848 принес сильное политическое возбуждение крестьянства, охватившее впервые и восточные провинции Пруссии. В Силезии дело дошло до прямого отказа крестьян выполнять лежавшие на них повинности. Это заставило прусское правительство поторопиться, и в самом конце 1848, специально для Силезии, был издан временный закон, принципы которого были положены в основу общепрусского аграрного закона 1850. Оба эти акта должны были в основных чертах завершить аграрную реформу. Хотя новое законодательство и проявило известную решительность (уничтожение некоторых повинностей без всяких компенсаций, учреждение ряда рентных банков для содействия выкупа, и т. д.), «размах» его отнюдь не соответствовал его формальному содержанию, ибо количество крестьян, к-рые еще могли бы воспользоваться предоставленными им правами, было уже весьма незначительно. Несмотря на «радикальный» закон 1850, в прусской деревне и после 1850 — х гг. сохранились многочисленные остатки феодализма. Достаточно, например, напомнить, что т. н. «устав о челяди» (Gesindeordnung), ставивший известную категорию с. — х. рабочих в полурабскую зависимость от помещика, был уничтожен вместе с исключительными законами против сел. пролетариата лишь постановлением народи, уполномоченных 12/XI 1918 (см. ниже главу о рабочем движении).
Последствия освобождения крестьян, в смысле создания предпосылок для развитиякапитализма как в с. х-ве, так и в промышленности, можно свести к следующим моментам. Во-первых, аграрная реформа, сопровождавшаяся обезземелением крестьянства, создала многочисленную армию с. — х. и промьппленных пролетариев. Во-вторых, крестьяне, компенсируя своих господ за освобождение от повинностей суммами, которые в 16, 18 и даже в 36 раз превосходили ежегодные платежи, внесли в пользу помещиков капитал, к-рый Энгельс уже в 1849 определял в 900—1.000 млн. мар.; эти сотни Миллионов были одним из крупнейших источников первоначального накопления. Наконец, в-третьих, реформа способствовала увеличению земельной площади помещичьих хозяйств, в особенности, на В. и С.-В., — факт, к-рый привел к дальнейшему усилению экономической и политической мощи прусского юнкерства.
Раздел общинных земель и уничтожение чересполосицы. Если уничтожение крепостничества и феодальных повинностей было основной предпосылкой для победоносного шествия капитализма в с. х-ве, то на его пути стояли препятствия, представлявшие собой обломки еще более древнего общественного уклада. Мы говорим об остатках средневековой март (см.).
Крестьянское хозяйство складывалось из трех частей: оно имело усадьбу, пашню и пользовалось, наряду с другими хозяйствами, не разделенными общинными угодьями — альмендами, которые состояли из пастбищ и лесов. Как и в русской деревне, пахотная земля, находившаяся в пользовании отдельного крестьянского хозяйства, представляла не сплошной отруб, а была разбросана мелкими полосками по всему полю. Такое дробление крестьянской пашни сохранилось от тех отдаленных времен, когда общинное поле делилось на клинья равноценного качества (коны), из которых каждому хозяйству выделялся одинаковый участок. Но в то время как уравнительное общинное землепользование сохранилось в России вплоть до наших дней, германская деревня рано прекратила переделы, и рассеянные в разных местах парцеллы перешли в постоянное владение отдельных крестьянских хозяйств.
Крестьянин не мог, однако, вести хозяйства на своих парцеллах по собственному усмотрению. Этому препятствовало прежде всего то обстоятельство, что право распоряжения полем после уборки урожая переходило, по установившемуся обычаю, к общине, которая пользовалась им как общим пастбищем.
Крайне пестрая чересполосица, при которой крестьянская пашня распадалась на сотню парцелл размером в 1/10—1/15 га (и даже меньше), делала совершенно невозможным какое бы то ни было отступление от общей системы хозяйства. Трехполье, чересполосица и принудительный севооборот являлись величайшим тормазом для всякого нововведения, и тяжесть их ощущал на себе не только более мощный крестьянин, но и помещик, земля которого была самым причудливым образом перемешана с крестьянскими парцеллами.
И тот и другой добивались уничтожения этих институтов, превратившихся в оковы для капиталистического земледелия; общин-
