эти нѣмые глаза уже не смотрятъ больше на зримую сторону Вѣчности, къ которой мы прикованы, какъ тѣни прикованы къ предметамъ. Эти глаза потухли и кажутся окровавленными отъ чрезмѣрнаго множества великихъ скорбей. Старые слѣпцы и слѣпые старцы. Они сидятъ на камняхъ и обрубленныхъ пняхъ. Ихъ отдохновеніе—сырая земля и увядшіе листья. Ихъ единственная слабая отрада—присутствіе женщинъ, которыя по природѣ своей болѣе нѣжны и утонченны, болѣе понимающи. Но и женщины слѣпы. Притомъ же они отдѣлены отъ тѣхъ, кто стремится къ нимъ, мертвымъ деревомъ съ вырванными корнями, и обломками скалы. И три изъ нихъ шепчутъ и молятся, все время бормочутъ невнятныя слова, эти угрюмыя Парки, сплетающія нить Жизни и обрѣзающія ее, эти сѣверно-унылыя Норны минувшаго, настоящаго, и будущаго. Онѣ призрачно молятся и сѣтуютъ около Безумной слѣпой, которая воплощаетъ въ себѣ роковую неизбѣжность жизни и рожденія, Безумной, которая любитъ рожденнаго ею ребенка, но сумасшедшимъ мозгомъ и надорваннымъ сердцемъ предвидитъ, какія пытки ждутъ новорожденнаго, и потому разражается дикими воплями, когда ей нужно кормить своей грудью эту новую жертву гнетущаго насъ Фатума. Всѣ эти женщины страшны какъ слѣпые безглазые кошмары, какъ посѣдѣвшія тѣни, какъ духи придорожной ветлы, которую бьетъ непогода. Лишь одна изъ нихъ, Юная, еще не разлюбившая цвѣты и не растратившая сердце, сама прекрасна
эти немые глаза уже не смотрят больше на зримую сторону Вечности, к которой мы прикованы, как тени прикованы к предметам. Эти глаза потухли и кажутся окровавленными от чрезмерного множества великих скорбей. Старые слепцы и слепые старцы. Они сидят на камнях и обрубленных пнях. Их отдохновение — сырая земля и увядшие листья. Их единственная слабая отрада — присутствие женщин, которые по природе своей более нежны и утонченны, более понимающи. Но и женщины слепы. Притом же они отделены от тех, кто стремится к ним, мертвым деревом с вырванными корнями, и обломками скалы. И три из них шепчут и молятся, всё время бормочут невнятные слова, эти угрюмые Парки, сплетающие нить Жизни и обрезающие ее, эти северно-унылые Норны минувшего, настоящего, и будущего. Они призрачно молятся и сетуют около Безумной слепой, которая воплощает в себе роковую неизбежность жизни и рождения, Безумной, которая любит рожденного ею ребенка, но сумасшедшим мозгом и надорванным сердцем предвидит, какие пытки ждут новорожденного, и потому разражается дикими воплями, когда ей нужно кормить своей грудью эту новую жертву гнетущего нас Фатума. Все эти женщины страшны как слепые безглазые кошмары, как поседевшие тени, как духи придорожной ветлы, которую бьет непогода. Лишь одна из них, Юная, еще не разлюбившая цветы и не растратившая сердце, сама прекрасна
