пахомъ. Ночью была гроза и буря на Морѣ. И это ночной Океанъ, разметавъ свои водныя громады, набросалъ на прибрежный песокъ скомканныя кучи морскихъ водорослей. Точно великая битва прошла. Вотъ онѣ лежатъ, бывшія тамъ въ водѣ такими красивыми, похожія тамъ въ водѣ на исполинскія орхидеи, а теперь хрящевидные, ноздреватые, противные стебли, сломанные, спутанные, мертвые. И духъ отъ нихъ—капустный, затхлый. Вырвала ихъ возмущенная волна изъ собственнаго ихъ царства, и вотъ, вмѣсто красоты—безобразіе, вмѣсто пловучей зыбкой жизни—лежачее разложеніе. Тутъ—лишь новаго ждать прилива, или твердаго касанія рукъ человѣческихъ, чтобы воздухъ снова сталъ свѣжительнымъ, и песчаное прибрежье—свободнымъ отъ наносовъ.
Вотъ этотъ малый стебель—онъ совсѣмъ какъ зеленая орхидея. И онъ тоже мертвый? И онъ тоже гніетъ и будетъ гнить съ гнилыми? Мнѣ вдругъ сдѣлалось такъ жаль, такъ жаль этого стебля. И такъ далеко, далеко унеслась моя мысль. Въ недавнее прошлое. Къ иному Океану—къ страшнымъ морямъ суши, что зовется Маньчжурія, и усѣяна кучами, выбросками Ночного Океана. И тамъ, въ одной изъ безчисленныхъ этихъ кучъ,—онъ, мой товарищъ, Леонидъ***, съ которымъ я провелъ дѣтство и юность, и который лежитъ на чужбинѣ въ кровавой гнилости. Вырвали, взяли, умчали, сломали, лежи. Человѣкъ, въ которомъ былъ умъ и сердце, и который думалъ, что идетъ на великую войну, былъ втянутъ въ огромное позорное побоище. Безславное избіеніе.
И однако онъ былъ смѣлымъ. Безымянный, славное имя унесъ онъ въ могилу. Какъ сказано:—
Бравыми, бравыми были солдаты, которые жили въ бою и жизнь пронесли черезъ битву, |
Такъ говоритъ Американскій бардъ Уольтъ Уитманъ въ книгѣ своей «Побѣги Травы». Онъ былъ братомъ милосердія въ великую Американскую войну и близко видѣлъ ея ужасы. Смотря черезъ призму минувшихъ лѣтъ, онъ такъ говоритъ о старыхъ снахъ бранныхъ дней:
Въ Полночь я сплю и мнѣ снятся лица, тревожныя лица, |
Огромная равнина, по которой шли тысячи. И не дошли ни до чего. Лишь до смерти и уродства. Ненуж-
пахом. Ночью была гроза и буря на Море. И это ночной Океан, разметав свои водные громады, набросал на прибрежный песок скомканные кучи морских водорослей. Точно великая битва прошла. Вот они лежат, бывшие там в воде такими красивыми, похожие там в воде на исполинские орхидеи, а теперь хрящевидные, ноздреватые, противные стебли, сломанные, спутанные, мертвые. И дух от них — капустный, затхлый. Вырвала их возмущенная волна из собственного их царства, и вот, вместо красоты — безобразие, вместо плавучей зыбкой жизни — лежачее разложение. Тут — лишь нового ждать прилива, или твердого касания рук человеческих, чтобы воздух снова стал свежительным, и песчаное прибрежье — свободным от наносов.
Вот этот малый стебель — он совсем как зеленая орхидея. И он тоже мертвый? И он тоже гниет и будет гнить с гнилыми? Мне вдруг сделалось так жаль, так жаль этого стебля. И так далеко, далеко унеслась моя мысль. В недавнее прошлое. К иному Океану — к страшным морям суши, что зовется Маньчжурия, и усеяна кучами, выбросками Ночного Океана. И там, в одной из бесчисленных этих куч, — он, мой товарищ, Леонид***, с которым я провел детство и юность, и который лежит на чужбине в кровавой гнилости. Вырвали, взяли, умчали, сломали, лежи. Человек, в котором был ум и сердце, и который думал, что идет на великую войну, был втянут в огромное позорное побоище. Бесславное избиение.
И однако он был смелым. Безымянный, славное имя унес он в могилу. Как сказано: —
Бравыми, бравыми были солдаты, которые жили в бою и жизнь пронесли через битву, |
Так говорит Американский бард Уольт Уитман в книге своей «Побеги Травы». Он был братом милосердия в великую Американскую войну и близко видел её ужасы. Смотря через призму минувших лет, он так говорит о старых снах бранных дней:
В Полночь я сплю и мне снятся лица, тревожные лица, |
Огромная равнина, по которой шли тысячи. И не дошли ни до чего. Лишь до смерти и уродства. Ненуж-
