несть парочку раковъ, да еще чего-нибудь легонькаго, деликатнаго, дамскаго.
— Я… я… не приглашала ихъ къ чаю, Кюильпъ, проговорила жена его; онѣ сошлись случайно.
— Тѣмъ лучше, мистриссъ Кюильпъ, тѣмъ лучше; отвѣчалъ карликъ, потирая грязныя руки: что же, вы вѣдь остаетесь?
Прелестныя непріятельницы его слегка покачали головами, отъискивая шляпки и шали; мистриссъ Джинивинъ, видя, что она должна была защищать всѣхъ, сдѣлала слабое усиліе, чтобы сразиться съ зятемъ.
— Почему жъ бы не остаться имъ къ ужину, Кюильпъ, если того желаетъ дочь моя?
— Конечно. Почему не остаться?
— Вѣдь въ томъ нѣтъ никакого зла, надѣюсь?
— Конечно, нѣтъ; какое зло? Поужинать не худо, развѣ наѣшься раковъ, что̀, говорятъ, можетъ разстроить желудокъ.
— Вы, вѣроятно, не желаете этого женѣ вашей?
— Ни за какія блага въ мірѣ; хоть бы эти блага состояли изъ двухъ десятковъ тещъ—а ужъ это ли не благодать!
— Дочь моя жена ваша, мистеръ Кюильпъ, сказала мистриссъ съ сатирической, по ея мнѣнію, улыбкой: она законная жена ваша.
— Да, конечно.
— И она имѣетъ право дѣлать все, что̀ ей заблагоразсудится, прибавила старуха съ трепетомъ, происходившимъ частію отъ злобы, частію отъ страху, внушаемаго ей любезнымъ зятемъ.
— Кажется. Развѣ вы, мистриссъ Джинивинъ, не знаете, что она имѣетъ на то полное право?
— Я знаю, что она должна имѣть его, Кюильпъ, и она имѣла бъ его, если бъ слушалась матери.
— За чѣмъ ты, душенька, не слушаешься маменьки? сказалъ карликъ женѣ: зачѣмъ, душенька, не берешь ты съ нея примѣръ? Она составляетъ украшеніе своего пола; отецъ твой повторялъ ей это каждый день, я въ томъ увѣренъ.
