лись, лицо измѣнилось, — у меня была сестра, которую продали на рынкѣ въ Новомъ Орлеанѣ. Я знаю, зачѣмъ ихъ продаютъ. Я не могу стоять и смотрѣть, какъ они берутъ жену и продаютъ ее, когда Богъ далъ мнѣ пару сильныхъ рукъ, чтобы защищать ее! Нѣтъ, помоги мнѣ, Боже! Я буду биться до послѣдняго издыханія, прежде чѣмъ отдамъ имъ жену и сына. Неужели вы осудите меня за это?
— Ни одинъ смертный не можетъ осудить тебя, Джоржъ. Плоть и кровь не могутъ поступать иначе, — отвѣчалъ Симеонъ. — „Горе міру отъ соблазновъ, но худшее горе тому, черезъ кого соблазнъ пріидетъ!“
— Неужели вы сами, сэръ, не сдѣлали бы того же самаго на моемъ мѣстѣ?
— Я молю Бога, чтобы онъ избавилъ меня отъ такого искушенія: плоть немощна.
— Я думаю, что моя плоть оказалась бы достаточно сильной въ подобномъ случаѣ, — сказалъ Финеасъ, протягивая руки, длинныя, какъ крылья вѣтряной мельницы. — Очень возможно, другъ Джоржъ, что я попридержу одного изъ этихъ молодцовъ, пока ты будешь сводить съ нимъ счеты.
— Если бы человѣкъ вообще долженъ былъ противиться злу, Джоржъ имѣлъ бы право на это въ данномъ случаѣ. Но наши наставники учатъ насъ не тому; ибо гнѣвъ человѣка никогда не будетъ оправданъ передъ Богомъ; только, къ сожалѣнію, намъ грѣшнымъ, трудно побѣдить свою злую волю, это дается, только избраннымъ. Помолимся Господу, что бы онъ не ввелъ насъ во искушеніе.
— Я и молюсь, — отозвался Финеасъ, — но когда искушеніе слишкомъ сильно… — ну, да тамъ увидимъ, что будетъ.
— Вотъ и видно, что ты не родился Другомъ, — улыбнулся Симеонъ. — Старая природа все еще очень сильна въ тебѣ.
По правдѣ сказать, Финеасъ былъ простодушный житель лѣсовъ, готовый при всякомъ удобномъ случаѣ расправиться кулисами, смѣлый охотникъ, стрѣлявшій безъ промаха; но онъ женился на хорошенькой квакершѣ и изъ любви къ ней присоединился къ квакерской общинѣ. Онъ былъ честный, трезвый, дѣятельный членъ общины, его ни въ чемъ нельзя было упрекнуть? но особенно рьяные „Друзья“ осуждали его за то, что у него не было настоящаго квакерскаго духа.
— Другъ Финеасъ всегда все дѣлаетъ по своему, — замѣтила Рахиль Галлидей, улыбаясь; — но мы всѣ знаемъ, что сердце у него на своемъ мѣстѣ.
лись, лицо изменилось, — у меня была сестра, которую продали на рынке в Новом Орлеане. Я знаю, зачем их продают. Я не могу стоять и смотреть, как они берут жену и продают ее, когда Бог дал мне пару сильных рук, чтобы защищать ее! Нет, помоги мне, Боже! Я буду биться до последнего издыхания, прежде чем отдам им жену и сына. Неужели вы осудите меня за это?
— Ни один смертный не может осудить тебя, Джорж. Плоть и кровь не могут поступать иначе, — отвечал Симеон. — „Горе миру от соблазнов, но худшее горе тому, через кого соблазн приидет!“
— Неужели вы сами, сэр, не сделали бы того же самого на моем месте?
— Я молю Бога, чтобы он избавил меня от такого искушения: плоть немощна.
— Я думаю, что моя плоть оказалась бы достаточно сильной в подобном случае, — сказал Финеас, протягивая руки, длинные, как крылья ветряной мельницы. — Очень возможно, друг Джорж, что я попридержу одного из этих молодцов, пока ты будешь сводить с ним счеты.
— Если бы человек вообще должен был противиться злу, Джорж имел бы право на это в данном случае. Но наши наставники учат нас не тому; ибо гнев человека никогда не будет оправдан перед Богом; только, к сожалению, нам грешным, трудно победить свою злую волю, это дается, только избранным. Помолимся Господу, что бы он не ввел нас во искушение.
— Я и молюсь, — отозвался Финеас, — но когда искушение слишком сильно… — ну, да там увидим, что будет.
— Вот и видно, что ты не родился Другом, — улыбнулся Симеон. — Старая природа всё еще очень сильна в тебе.
По правде сказать, Финеас был простодушный житель лесов, готовый при всяком удобном случае расправиться кулисами, смелый охотник, стрелявший без промаха; но он женился на хорошенькой квакерше и из любви к ней присоединился к квакерской общине. Он был честный, трезвый, деятельный член общины, его ни в чём нельзя было упрекнуть? но особенно рьяные „Друзья“ осуждали его за то, что у него не было настоящего квакерского духа.
— Друг Финеас всегда всё делает по своему, — заметила Рахиль Галлидей, улыбаясь; — но мы все знаем, что сердце у него на своем месте.
