— Для Бога все равно, что на головѣ, шерсть или волоса, — отвѣчала Дина. — Я бы хотѣла спросить у миссисъ, кто больше стоитъ — я или пара такихъ, какъ вы. Убирайтесь вонъ, трещотки! Не толкитесь тутъ у меня!
Въ эту минуту разговоръ былъ прерванъ съ двухъ сторонъ. Съ верхней ступени лѣстницы раздался голосъ Сентъ-Клера, спрашивавшій Адольфа, не думаетъ-ли онъ всю ночь простоять въ кухнѣ съ его водой, а миссъ Офелія вышла изъ столовой и сказала.
— Джеки, Роза, вы что тутъ лѣнтяйничаете? Идите гладить кисейныя платья.
Нашъ другъ Томъ, бывшій въ кухнѣ во время разговора со старой булочницей, вышелъ вслѣдъ за ней на улицу. Онъ видѣлъ, какъ она шла, отъ времени до времени испуская подавленный стонъ. Наконецъ, она поставила свою корзину на крыльцо одного дома и принялась поправлять старый линялый платокъ, покрывавшій ея плечи.
— Дай, я немножко пронесу твою корзину, — сказалъ Томъ съ состраданіемъ.
— Съ какой стати? — спросила женщина. — Я и сама могу.
— Ты, кажется, больна или разстроена, или что нибудь въ такомъ родѣ, — сказалъ Томъ.
— Я не больна, — коротко отрѣзала женщина.
— Мнѣ бы очень хотѣлось, — сказалъ Томъ серьезно смотря на нее, — убѣдить тебя бросить пить. Развѣ ты не знаешь, что этимъ ты губишь и душу свою и тѣло?
— Я знаю, что пойду въ адъ, — сказала женщина угрюмо. — Нечего мнѣ это говорить. Я гадкая, я грѣшная, я пойду прямо въ адъ. Охъ, Господи! ужъ хоть бы поскорѣй!
Томъ содрогнулся при этихъ страшныхъ словахъ, сказанныхъ мрачно, съ безстрастною серьезностью.
— Господи помилуй тебя, бѣдняга! Развѣ ты никогда ничего ие слыхала объ Іисусѣ Христѣ?
— Іисусъ Христосъ! это кто же такой?
— Это Господь, — отвѣчалъ Томъ.
— Я какъ будто слыхала о Господѣ Богѣ, о страшномъ судѣ и объ адѣ. Да, да, слыхала.
— Но неужели никто не говорилъ тебѣ о Господѣ Іисусѣ, который любитъ насъ бѣдныхъ грѣшниковъ, который умеръ за насъ.
— Ничего я этого не знаю, — отвѣчала женщина, — никто меня никогда не любилъ послѣ смерти моего старика.
— Для Бога всё равно, что на голове, шерсть или волоса, — отвечала Дина. — Я бы хотела спросить у миссис, кто больше стоит — я или пара таких, как вы. Убирайтесь вон, трещотки! Не толкитесь тут у меня!
В эту минуту разговор был прерван с двух сторон. С верхней ступени лестницы раздался голос Сент-Клера, спрашивавший Адольфа, не думает ли он всю ночь простоять в кухне с его водой, а мисс Офелия вышла из столовой и сказала.
— Джеки, Роза, вы что тут лентяйничаете? Идите гладить кисейные платья.
Наш друг Том, бывший в кухне во время разговора со старой булочницей, вышел вслед за ней на улицу. Он видел, как она шла, от времени до времени испуская подавленный стон. Наконец, она поставила свою корзину на крыльцо одного дома и принялась поправлять старый линялый платок, покрывавший её плечи.
— Дай, я немножко пронесу твою корзину, — сказал Том с состраданием.
— С какой стати? — спросила женщина. — Я и сама могу.
— Ты, кажется, больна или расстроена, или что-нибудь в таком роде, — сказал Том.
— Я не больна, — коротко отрезала женщина.
— Мне бы очень хотелось, — сказал Том серьезно смотря на нее, — убедить тебя бросить пить. Разве ты не знаешь, что этим ты губишь и душу свою и тело?
— Я знаю, что пойду в ад, — сказала женщина угрюмо. — Нечего мне это говорить. Я гадкая, я грешная, я пойду прямо в ад. Ох, Господи! уж хоть бы поскорей!
Том содрогнулся при этих страшных словах, сказанных мрачно, с бесстрастною серьезностью.
— Господи помилуй тебя, бедняга! Разве ты никогда ничего ие слыхала об Иисусе Христе?
— Иисус Христос! это кто же такой?
— Это Господь, — отвечал Том.
— Я как будто слыхала о Господе Боге, о страшном суде и об аде. Да, да, слыхала.
— Но неужели никто не говорил тебе о Господе Иисусе, который любит нас бедных грешников, который умер за нас.
— Ничего я этого не знаю, — отвечала женщина, — никто меня никогда не любил после смерти моего старика.
