считалъ необходимымъ; онъ сталъ, какъ скала, между нами и работниками. Онъ заявилъ матери совершенно почтительно и любезно, но вполнѣ рѣшительно, что она полная хозяйка надъ домашней прислугой, но что онъ не можетъ допустить ея вмѣшательства въ управленіе рабочими на плантаціи. Онъ чтилъ и уважалъ ее выше всего на свѣтѣ. Но онъ сказалъ бы то же самое и Пресвятой Дѣвѣ, если бы она мѣшала ему примѣнять его систему.
Я иногда слушалъ, какъ мать разговаривала съ нимъ, какъ она старалась возбудить въ немъ сочувствіе къ рабочимъ. Онъ выслушивалъ самыя трогательныя рѣчи ея съ невозмутимымъ спокойствіемъ и вѣжливостью, — Все сводится къ одному, — обыкновенно отвѣчалъ онъ, — отпустить мнѣ Стеббса или держать его? Стеббсъ олицетворенная аккуратность, честность и трудолюбіе, онъ отлично ведетъ хозяйство и не менѣе гуманенъ, чѣмъ другіе надсмотрщики. Совершенства мы все равно не найдемъ; а если оставить Стеббса, необходимо поддерживать его систему управленія въ общемъ, хотя бы при ней и случались иногда не желательныя вещи. При всякомъ управленіи нужна извѣстная строгость. Общія правила всегда могутъ оказаться жестокими въ отдѣльныхъ случаяхъ. Это послѣднее положеніе отецъ считалъ достаточнымъ оправданіемъ самой очевидной жестокости. Произнеся его, онъ обыкновенно ложился на софу, какъ человѣкъ покончившій непріятное дѣло, и принимался или дремать, или читать газету.
Дѣло въ томъ, что отецъ былъ прирожденный государственный человѣкъ. Онъ раздѣлилъ бы Польшу такъ же легко, какъ апельсинъ, и раздавилъ бы Ирландію самымъ спокойнымъ и систематичнымъ образомъ. Въ концѣ концовъ мать, потерявъ всякую надежду, уступила и отстранилась. Никто не знаетъ, что переживаютъ благородныя, нѣжныя натуры, подобныя ей, безпомощно брошенныя въ пучину несправедливостей и жестокостей и не встрѣчающія сочувствія ни въ комъ изъ окружающихъ. Вся ихъ жизнь цѣлый рядъ мученій въ этомъ аду, который называется нашимъ свѣтомъ. Ей оставалось одно только: воспитать дѣтей въ своихъ понятіяхъ и чувствахъ. Но, что вы ни говорите о воспитаніи, и несомнѣнно дѣти выростаютъ въ главныхъ чертахъ характера такими, какими ихъ сотворила природа. Альфредъ съ самой колыбели былъ аристократъ; по мѣрѣ того какъ онъ вырасталъ, всѣ его симпатіи и убѣжденія складывались въ этомъ направленіи, и увѣщанія матери пропадали даромъ. На меня, наоборотъ, они производили глубокое впечатлѣніе. Она никогда на
считал необходимым; он стал, как скала, между нами и работниками. Он заявил матери совершенно почтительно и любезно, но вполне решительно, что она полная хозяйка над домашней прислугой, но что он не может допустить её вмешательства в управление рабочими на плантации. Он чтил и уважал ее выше всего на свете. Но он сказал бы то же самое и Пресвятой Деве, если бы она мешала ему применять его систему.
Я иногда слушал, как мать разговаривала с ним, как она старалась возбудить в нём сочувствие к рабочим. Он выслушивал самые трогательные речи её с невозмутимым спокойствием и вежливостью, — Всё сводится к одному, — обыкновенно отвечал он, — отпустить мне Стеббса или держать его? Стеббс олицетворенная аккуратность, честность и трудолюбие, он отлично ведет хозяйство и не менее гуманен, чем другие надсмотрщики. Совершенства мы всё равно не найдем; а если оставить Стеббса, необходимо поддерживать его систему управления в общем, хотя бы при ней и случались иногда не желательные вещи. При всяком управлении нужна известная строгость. Общие правила всегда могут оказаться жестокими в отдельных случаях. Это последнее положение отец считал достаточным оправданием самой очевидной жестокости. Произнеся его, он обыкновенно ложился на софу, как человек покончивший неприятное дело, и принимался или дремать, или читать газету.
Дело в том, что отец был прирожденный государственный человек. Он разделил бы Польшу так же легко, как апельсин, и раздавил бы Ирландию самым спокойным и систематичным образом. В конце концов мать, потеряв всякую надежду, уступила и отстранилась. Никто не знает, что переживают благородные, нежные натуры, подобные ей, беспомощно брошенные в пучину несправедливостей и жестокостей и не встречающие сочувствия ни в ком из окружающих. Вся их жизнь целый ряд мучений в этом аду, который называется нашим светом. Ей оставалось одно только: воспитать детей в своих понятиях и чувствах. Но, что вы ни говорите о воспитании, и несомненно дети вырастают в главных чертах характера такими, какими их сотворила природа. Альфред с самой колыбели был аристократ; по мере того как он вырастал, все его симпатии и убеждения складывались в этом направлении, и увещания матери пропадали даром. На меня, наоборот, они производили глубокое впечатление. Она никогда на
