отдавая все время утомительному, однообразному, тяжелому труду, и за все это получать въ годъ пару башмаковъ, двѣ пары панталонъ, жалкое жилище, да такое количество пищи, какое необходимо для поддержанія его работоспособности. Желалъ бы я, чтобы тѣ, кто воображаетъ, что человѣкъ въ такомъ положеніи можетъ чувствовать себя хорошо, сами попробовали его. Я бы охотно купилъ такую собаку и заставилъ его работать безъ зазрѣнія совѣсти.
— Я всегда думала, — сказала миссъ Офелія, — что вы, всѣ вы оправдываете рабство и считаете его справедливымъ, согласнымъ со Св. Писаніемъ.
— Вздоръ! мы еще не дошли до этого. Альфредъ, не смотря на весь свой деспотизмъ, никогда не доказываетъ своей правоты такими аргументами; нѣтъ, онъ просто, открыто и гордо опирается на доброе, старое, почтенное „право сильнаго“. Онъ говоритъ, и, по моему, совершенно справедливо, что американскій плантаторъ дѣлаетъ въ измѣненной формѣ то же, что дѣлаютъ съ низшими классами англійскіе аристократы и капиталисты, они всѣ присваиваютъ себѣ тѣло и кости людей, ихъ душу и умъ и извлекаютъ изъ нихъ прибыль для себя. Онъ равно защищаетъ тѣхъ и другихъ и по моему послѣдовательно. Онъ говоритъ, что высшая цивилизація невозможна безъ рабства массъ, рабства номинальнаго или дѣйствительнаго. По его мнѣнію необходимо долженъ существовать низшій классъ, обреченный на физическій трудъ и на исключительно животную жизнь. Благодаря этому, высшій классъ пріобрѣтаетъ досугъ и богатства, можетъ совершенствоваться, развивать умъ и становиться руководителемъ, душою низшаго. Онъ разсуждаетъ такимъ образомъ, потому что, — какъ я уже говорилъ, — онъ прирожденный аристократъ; а я этому не вѣрю, потому что я прирожденный демократъ.
— Можно ли сравнивать такія вещи? замѣтила миссъ Офелія. — Англійскаго рабочаго никто не продаетъ, не покупаетъ, не бьетъ, не разлучаетъ съ семьей!
— Но онъ зависитъ отъ своего хозяина такъ же, какъ если бы былъ купленъ имъ. Рабовладѣлецъ можетъ забить до смерти своего непокорнаго раба, — капиталистъ можетъ заморить его голодомъ. Что же касается прочности семьи, то не знаю, что хуже, видѣть, какъ продаютъ дѣтей, или, какъ они умираютъ съ голода.
— Ну, это плохое оправданіе для рабства, доказывать, что оно не хуже, чѣмъ многія другія дурныя учрежденія.
отдавая всё время утомительному, однообразному, тяжелому труду, и за всё это получать в год пару башмаков, две пары панталон, жалкое жилище, да такое количество пищи, какое необходимо для поддержания его работоспособности. Желал бы я, чтобы те, кто воображает, что человек в таком положении может чувствовать себя хорошо, сами попробовали его. Я бы охотно купил такую собаку и заставил его работать без зазрения совести.
— Я всегда думала, — сказала мисс Офелия, — что вы, все вы оправдываете рабство и считаете его справедливым, согласным со Св. Писанием.
— Вздор! мы еще не дошли до этого. Альфред, не смотря на весь свой деспотизм, никогда не доказывает своей правоты такими аргументами; нет, он просто, открыто и гордо опирается на доброе, старое, почтенное „право сильного“. Он говорит, и, по моему, совершенно справедливо, что американский плантатор делает в измененной форме то же, что делают с низшими классами английские аристократы и капиталисты, они все присваивают себе тело и кости людей, их душу и ум и извлекают из них прибыль для себя. Он равно защищает тех и других и по моему последовательно. Он говорит, что высшая цивилизация невозможна без рабства масс, рабства номинального или действительного. По его мнению необходимо должен существовать низший класс, обреченный на физический труд и на исключительно животную жизнь. Благодаря этому, высший класс приобретает досуг и богатства, может совершенствоваться, развивать ум и становиться руководителем, душою низшего. Он рассуждает таким образом, потому что, — как я уже говорил, — он прирожденный аристократ; а я этому не верю, потому что я прирожденный демократ.
— Можно ли сравнивать такие вещи? заметила мисс Офелия. — Английского рабочего никто не продает, не покупает, не бьет, не разлучает с семьей!
— Но он зависит от своего хозяина так же, как если бы был куплен им. Рабовладелец может забить до смерти своего непокорного раба, — капиталист может заморить его голодом. Что же касается прочности семьи, то не знаю, что хуже, видеть, как продают детей, или, как они умирают с голода.
— Ну, это плохое оправдание для рабства, доказывать, что оно не хуже, чем многие другие дурные учреждения.
