вляла ее безъ присмотра и уходила заняться другимъ дѣломъ, Топси переворачивала все вверхъ дномъ и оставляла комнату на часъ или на два въ невообразимомъ безпорядкѣ. Вмѣсто того чтобы стлать постель, она стаскивала наволочки зарывалась своей курчавой головкой въ подушки и иногда вылѣзала изъ подъ нихъ разукрашенная перьями, комично торчавшими во всѣ стороны; она влѣзала на столбы поддерживающіе пологъ и висѣла на нихъ внизъ головой; она стаскивала простыни и разстилала ихъ по всему полу; надѣвала на подушку ночную кофту и чепецъ миссъ Офеліи и разыгрывала съ нею разныя сцены, пѣла, свистѣла и гримасничала передъ зеркаломъ, однимъ словомъ, „тѣшила дьявола“, какъ выражалась миссъ Офелія.
Одинъ разъ, когда миссъ Офелія, по совершенно несвойственной ей забывчивости, оставила ключъ въ замкѣ комода, она нашла Топси передъ зеркаломъ, разыгрывающей какую-то сцену съ тюрбаномъ на головѣ, устроеннымъ изъ ея лучшей пунцовой индѣйской шали.
— Топси! — вскричала она, окончательно выведенная изъ терпѣнія, — отчего ты такъ дурно ведешь себя?
— Не знаю, миссисъ! должно быть оттого, что я гадкая!
— Я просто не знаю, Топси, что мнѣ съ тобой дѣлать!
— Э, миссисъ, сѣките меня; мой старый хозяинъ постоянно сѣкъ меня. Я безъ этого не привыкла работать.
— Но, Топси, мнѣ вовсе не хочется сѣчь тебя. Ты можешь все хорошо дѣлать, когда захочешь. Отчего же ты не хочешь?
— Господи, миссисъ, я привыкла, чтобы меня сѣкли, это, вѣрно, полезно для меня.
Миссъ Офелія испробовала и это средство. Топси каждый разъ поднимала страшный крикъ, визжала, стонала, просила прощенія. А черезъ полчаса послѣ наказанія, она возсѣдала на какомъ-нибудь выступѣ балкона, окруженная толпой ребятъ и съ пренебреженіемъ говорила:
— Миссъ Фели высѣкла меня! Вотъ-то сѣчетъ! ей своимъ сѣченіемъ и мухи не убить! Посмотрѣли бы вы, какъ мой прежній хозяинъ сѣкъ, только клочья, бывало, летятъ. Да, тотъ, небось, умѣлъ!
Топси очень хвасталась своими недостатками, и прегрѣшеніями, очевидно, находя, что они выдѣляютъ ее изъ толпы.
— Эй, вы, негры! — обращалась она иногда къ своей аудиторіи — знаете вы, что вы всѣ грѣшники! Да, грѣшники, всѣ вы какъ есть. И бѣлые тоже грѣшники, мнѣ миссъ Фели говорила; только я думаю, негры будутъ погрѣшнѣе. А всѣхъ грѣшнѣе я
вляла ее без присмотра и уходила заняться другим делом, Топси переворачивала всё вверх дном и оставляла комнату на час или на два в невообразимом беспорядке. Вместо того чтобы стлать постель, она стаскивала наволочки зарывалась своей курчавой головкой в подушки и иногда вылезала из под них разукрашенная перьями, комично торчавшими во все стороны; она влезала на столбы поддерживающие полог и висела на них вниз головой; она стаскивала простыни и расстилала их по всему полу; надевала на подушку ночную кофту и чепец мисс Офелии и разыгрывала с нею разные сцены, пела, свистела и гримасничала перед зеркалом, одним словом, „тешила дьявола“, как выражалась мисс Офелия.
Один раз, когда мисс Офелия, по совершенно несвойственной ей забывчивости, оставила ключ в замке комода, она нашла Топси перед зеркалом, разыгрывающей какую-то сцену с тюрбаном на голове, устроенным из её лучшей пунцовой индейской шали.
— Топси! — вскричала она, окончательно выведенная из терпения, — отчего ты так дурно ведешь себя?
— Не знаю, миссис! должно быть оттого, что я гадкая!
— Я просто не знаю, Топси, что мне с тобой делать!
— Э, миссис, секите меня; мой старый хозяин постоянно сек меня. Я без этого не привыкла работать.
— Но, Топси, мне вовсе не хочется сечь тебя. Ты можешь всё хорошо делать, когда захочешь. Отчего же ты не хочешь?
— Господи, миссис, я привыкла, чтобы меня секли, это, верно, полезно для меня.
Мисс Офелия испробовала и это средство. Топси каждый раз поднимала страшный крик, визжала, стонала, просила прощения. А через полчаса после наказания, она восседала на каком-нибудь выступе балкона, окруженная толпой ребят и с пренебрежением говорила:
— Мисс Фели высекла меня! Вот-то сечет! ей своим сечением и мухи не убить! Посмотрели бы вы, как мой прежний хозяин сек, только клочья, бывало, летят. Да, тот, небось, умел!
Топси очень хвасталась своими недостатками, и прегрешениями, очевидно, находя, что они выделяют ее из толпы.
— Эй, вы, негры! — обращалась она иногда к своей аудитории — знаете вы, что вы все грешники! Да, грешники, все вы как есть. И белые тоже грешники, мне мисс Фели говорила; только я думаю, негры будут погрешнее. А всех грешнее я
