и это особенно оттѣняло ея прозрачную кожу и золотистые волосы.
— Боже мой! какая ослѣпительная красота! — вскричалъ Альфредъ. — Повѣрь мнѣ, Августинъ, она скоро заставитъ страдать не мало сердецъ!
— Да, это правда, Богу извѣстно, какъ я этого боюсь, — съ внезапною горечью проговорилъ Августинъ и поспѣшилъ внизъ, чтобы снять ее съ лошади.
— Ева, дорогая! ты не очень устала? — спросилъ онъ, сжимая ее въ объятіяхъ.
— Нѣтъ, нѣтъ, папа! — отвѣчала дѣвочка, — но ея тяжелое, прерывистое дыханіе встревожило отца.
— Зачѣмъ ты такъ скоро ѣхала, моя милая? Ты знаешь, что это тебѣ вредно!
— Мнѣ было такъ хорошо, папа, такъ пріятно, что я и забыла!
Сентъ-Клеръ внесъ ее на рукахъ въ гостиную и положилъ на софу.
— Генрикъ, ты долженъ смотрѣть за Евой, ей нельзя ѣздить очень скоро.
— Хорошо, я буду о ней заботиться, — отвѣчалъ Генрикъ, садясь около софы и взявъ Еву за руку.
Дѣвочкѣ стало скоро гораздо лучше. Ея отецъ и дядя вернулись къ своимъ шахматамъ, и дѣти остались одни.
— Знаешь, Ева, мнѣ ужасно жаль, что папа прогоститъ у васъ всего два дня и потомъ я долго, долго не увижу тебя! Если бы я жилъ съ тобой, я постарался бы быть добрымъ, не сердиться на Додо и все такое. Я совсѣмъ не хочу дурно обращаться съ Додо, но у меня такой вспыльчивый характеръ. Я, право, вовсе не злой. Я даю ему часто мелкихъ денегъ, ты видишь, какъ онъ хорошо одѣтъ. Я думаю, въ общемъ Додо живется хорошо.
— А какъ ты думаешь, тебѣ хорошо жилось бы, если бы около тебя не было ни одного человѣка, который любилъ бы тебя?
— Мнѣ? Конечно, нѣтъ.
— Но вѣдь Додо разлучили со всѣми людьми, которые когда нибудь любили его, и теперь около него нѣтъ ни одного близкаго человѣка. Развѣ при этомъ ему можетъ быть хорошо?
— Ну, ужъ этому горю я никакъ не могу пособить. Я не могу вернуть ему его мать, и не могу любить его, и не могу сдѣлать, чтобы кто-нибудь другой любилъ его.
и это особенно оттеняло её прозрачную кожу и золотистые волосы.
— Боже мой! какая ослепительная красота! — вскричал Альфред. — Поверь мне, Августин, она скоро заставит страдать не мало сердец!
— Да, это правда, Богу известно, как я этого боюсь, — с внезапною горечью проговорил Августин и поспешил вниз, чтобы снять ее с лошади.
— Ева, дорогая! ты не очень устала? — спросил он, сжимая ее в объятиях.
— Нет, нет, папа! — отвечала девочка, — но её тяжелое, прерывистое дыхание встревожило отца.
— Зачем ты так скоро ехала, моя милая? Ты знаешь, что это тебе вредно!
— Мне было так хорошо, папа, так приятно, что я и забыла!
Сент-Клер внес ее на руках в гостиную и положил на софу.
— Генрик, ты должен смотреть за Евой, ей нельзя ездить очень скоро.
— Хорошо, я буду о ней заботиться, — отвечал Генрик, садясь около софы и взяв Еву за руку.
Девочке стало скоро гораздо лучше. Её отец и дядя вернулись к своим шахматам, и дети остались одни.
— Знаешь, Ева, мне ужасно жаль, что папа прогостит у вас всего два дня и потом я долго, долго не увижу тебя! Если бы я жил с тобой, я постарался бы быть добрым, не сердиться на Додо и всё такое. Я совсем не хочу дурно обращаться с Додо, но у меня такой вспыльчивый характер. Я, право, вовсе не злой. Я даю ему часто мелких денег, ты видишь, как он хорошо одет. Я думаю, в общем Додо живется хорошо.
— А как ты думаешь, тебе хорошо жилось бы, если бы около тебя не было ни одного человека, который любил бы тебя?
— Мне? Конечно, нет.
— Но ведь Додо разлучили со всеми людьми, которые когда-нибудь любили его, и теперь около него нет ни одного близкого человека. Разве при этом ему может быть хорошо?
— Ну, уж этому горю я никак не могу пособить. Я не могу вернуть ему его мать, и не могу любить его, и не могу сделать, чтобы кто-нибудь другой любил его.
