и подтачивало день за день мое здоровье, это и сведетъ меня въ могилу, хотя никто не обращаетъ на меня вниманія. Я давно говорила это тебѣ, Сентъ-Клеръ, ты скоро увидишь, что я была права.
— И это несомнѣнно доставитъ тебѣ большое утѣшеніе, — сказалъ Сентъ-Клеръ сухо, съ горечью.
Марія откинулась на кушетку и закрыла лицо батистовымъ платкомъ.
Ясные, голубые глаза Евы серьезно смотрѣли то на отца, то на мать: это былъ спокойный все понимающій взглядъ души, наполовину освободившейся отъ земныхъ узъ. Она очевидно замѣтила и почувствовала разницу между этими двумя людьми. Знакомъ подозвала она къ себѣ отца. Онъ подошелъ и сѣлъ подлѣ нея.
— Папа, силы мои слабѣютъ съ каждымъ днемъ, и я знаю, что должна умереть. Мнѣ многое хочется сказать и сдѣлать, я должна это сдѣлать, а вы такъ недовольны, когда я объ этомъ говорю! Но вѣдь все равно это придетъ, этого нельзя избѣжать! Позвольте мнѣ говорить теперь!
— Хорошо, дѣвочка, говори, — сказалъ Сентъ-Клеръ, закрывъ глаза одной рукой и держа другой ручку Евы.
— Мнѣ бы хотѣлось, чтобы всѣ наши люди пришли сюда, мнѣ нужно сказать имъ что-то.
— Хорошо! — отозвался Сентъ-Клеръ тономъ человѣка, рѣшившагося терпѣть до конца.
Миссъ Офелія распорядилась, и скоро вся прислуга собралась въ комнатѣ Евы.
Дѣвочка полулежала на подушкахъ; распущенные волоса ея свободно падали вокругъ личика; яркій румянецъ ея щекъ болѣзненно поражалъ сравнительно съ необыкновенной бѣлизной ея кожи, съ худобой ея ручекъ и всего тѣльца. Ея огромные одухотворенные глаза серьезно и пристально смотрѣли на каждаго изъ входившихъ.
Слуги были поражены и взволнованы. Личико дѣвочки, сіявшее неземной красотой, длинные локоны волосъ, срѣзанные и лежавшіе подлѣ нея, отвернувшійся въ сторону отецъ, рыданія Маріи, все это потрясло чувствительныхъ и впечатлительныхъ негровъ; входя, они переглядывались, вздыхали и качали головами. Въ комнатѣ стояла глубокая тишина, точно на похоронахъ.
Ева приподнялась и долго внимательно глядѣла вокругъ себя. Всѣ были грустны и встревожены. Нѣкоторыя женщины закрывали лицо передникомъ.
и подтачивало день за день мое здоровье, это и сведет меня в могилу, хотя никто не обращает на меня внимания. Я давно говорила это тебе, Сент-Клер, ты скоро увидишь, что я была права.
— И это несомненно доставит тебе большое утешение, — сказал Сент-Клер сухо, с горечью.
Мария откинулась на кушетку и закрыла лицо батистовым платком.
Ясные, голубые глаза Евы серьезно смотрели то на отца, то на мать: это был спокойный всё понимающий взгляд души, наполовину освободившейся от земных уз. Она очевидно заметила и почувствовала разницу между этими двумя людьми. Знаком подозвала она к себе отца. Он подошел и сел подле неё.
— Папа, силы мои слабеют с каждым днем, и я знаю, что должна умереть. Мне многое хочется сказать и сделать, я должна это сделать, а вы так недовольны, когда я об этом говорю! Но ведь всё равно это придет, этого нельзя избежать! Позвольте мне говорить теперь!
— Хорошо, девочка, говори, — сказал Сент-Клер, закрыв глаза одной рукой и держа другой ручку Евы.
— Мне бы хотелось, чтобы все наши люди пришли сюда, мне нужно сказать им что-то.
— Хорошо! — отозвался Сент-Клер тоном человека, решившегося терпеть до конца.
Мисс Офелия распорядилась, и скоро вся прислуга собралась в комнате Евы.
Девочка полулежала на подушках; распущенные волоса её свободно падали вокруг личика; яркий румянец её щек болезненно поражал сравнительно с необыкновенной белизной её кожи, с худобой её ручек и всего тельца. Её огромные одухотворенные глаза серьезно и пристально смотрели на каждого из входивших.
Слуги были поражены и взволнованы. Личико девочки, сиявшее неземной красотой, длинные локоны волос, срезанные и лежавшие подле неё, отвернувшийся в сторону отец, рыдания Марии, всё это потрясло чувствительных и впечатлительных негров; входя, они переглядывались, вздыхали и качали головами. В комнате стояла глубокая тишина, точно на похоронах.
Ева приподнялась и долго внимательно глядела вокруг себя. Все были грустны и встревожены. Некоторые женщины закрывали лицо передником.
