этого какое онъ имѣетъ право обращать меня въ ломовую лошадь? Отрывать меня отъ работы, которую я могу дѣлать лучше его и приставлять къ такой, которую можетъ исполнить всякая лошадь? Онъ говоритъ, что рѣшилъ смирить и унизить меня, и онъ нарочно поручаетъ мнѣ самую тяжелую, низкую и грязную работу!
— О, Джоржъ, Джоржъ, ты пугаешь меня. Ты еще никогда такъ не говорилъ. Я боюсь, что ты сдѣлаешь что нибудь ужасное. Я не удивляюсь, что ты сердишься, нисколько не удивляюсь, но будь остороженъ, умоляю тебя, ради меня, ради Гарри!
— Я былъ остороженъ и былъ терпѣливъ, но вѣдь это идетъ съ каждымъ днемъ хуже и хуже. У меня нѣтъ силъ терпѣть больше. Онъ пользуется каждымъ случаемъ, чтобы оскорбить, помучить меня. Я думалъ, что если буду хорошо работать, меня оставятъ въ покоѣ, и у меня будетъ возможность въ свободное время почитать и поучиться; но чѣмъ больше я дѣлаю, тѣмъ больше работы онъ наваливаетъ на меня. Онъ говоритъ, что, хотя я молчу, но, онъ видитъ, что во мнѣ сидитъ бѣсъ и онъ его выгонитъ; ну, когда нибудь этотъ бѣсъ выскочитъ въ самомъ дѣлѣ и наврядъ-ли ему отъ этого поздоровится.
— О, Господи, что же намъ дѣлать? — жалобно спросила Элиза.
— Вотъ что случилось вчера, — снова заговорилъ Джоржъ. — Я накладывалъ камни на телѣгу, а молодой мистеръ Томъ, стоялъ тутъ же и щелкалъ бичемъ такъ близко отъ лошади, что она пугалась. Я самымъ вѣжливымъ образомъ попросилъ его перестать. Онъ продолжалъ свое. Я опять попросилъ его, тогда онъ повернулся ко мнѣ и сталъ хлестать меня. Я остановилъ его руку тогда онъ закричалъ, завизжалъ и побѣжалъ жаловаться отцу, что я его прибилъ. Тотъ пришелъ взбѣшенный и закричалъ, что покажетъ мнѣ, кто здѣсь господинъ. Онъ привязалъ меня къ дереву, нарѣзалъ прутьевъ и далъ ихъ барчуку, сказавъ, чтобы онъ билъ меня, пока не устанетъ. Тотъ такъ и сдѣлалъ. Я это ему припомню когда-нибудь!
Брови молодого человѣка мрачно сдвинулись, въ глазахъ его засверкалъ такой гнѣвъ, что бѣдная женщина задрожала. — Кто сдѣлалъ этого человѣка моимъ господиномъ, вотъ что мнѣ хотѣлось бы знать? — проговорилъ онъ.
— Я всегда думала, — грустно проговорила Элиза, — что я должна повиноваться моему господину и моей госпожѣ, иначе я не могу считаться христіанкой.
— Для тебя это имѣетъ хоть нѣкоторый смыслъ; они съ дѣт-
этого какое он имеет право обращать меня в ломовую лошадь? Отрывать меня от работы, которую я могу делать лучше его и приставлять к такой, которую может исполнить всякая лошадь? Он говорит, что решил смирить и унизить меня, и он нарочно поручает мне самую тяжелую, низкую и грязную работу!
— О, Джорж, Джорж, ты пугаешь меня. Ты еще никогда так не говорил. Я боюсь, что ты сделаешь что-нибудь ужасное. Я не удивляюсь, что ты сердишься, нисколько не удивляюсь, но будь осторожен, умоляю тебя, ради меня, ради Гарри!
— Я был осторожен и был терпелив, но ведь это идет с каждым днем хуже и хуже. У меня нет сил терпеть больше. Он пользуется каждым случаем, чтобы оскорбить, помучить меня. Я думал, что если буду хорошо работать, меня оставят в покое, и у меня будет возможность в свободное время почитать и поучиться; но чем больше я делаю, тем больше работы он наваливает на меня. Он говорит, что, хотя я молчу, но, он видит, что во мне сидит бес и он его выгонит; ну, когда-нибудь этот бес выскочит в самом деле и навряд ли ему от этого поздоровится.
— О, Господи, что же нам делать? — жалобно спросила Элиза.
— Вот что случилось вчера, — снова заговорил Джорж. — Я накладывал камни на телегу, а молодой мистер Том, стоял тут же и щелкал бичем так близко от лошади, что она пугалась. Я самым вежливым образом попросил его перестать. Он продолжал свое. Я опять попросил его, тогда он повернулся ко мне и стал хлестать меня. Я остановил его руку тогда он закричал, завизжал и побежал жаловаться отцу, что я его прибил. Тот пришел взбешенный и закричал, что покажет мне, кто здесь господин. Он привязал меня к дереву, нарезал прутьев и дал их барчуку, сказав, чтобы он бил меня, пока не устанет. Тот так и сделал. Я это ему припомню когда-нибудь!
Брови молодого человека мрачно сдвинулись, в глазах его засверкал такой гнев, что бедная женщина задрожала. — Кто сделал этого человека моим господином, вот что мне хотелось бы знать? — проговорил он.
— Я всегда думала, — грустно проговорила Элиза, — что я должна повиноваться моему господину и моей госпоже, иначе я не могу считаться христианкой.
— Для тебя это имеет хоть некоторый смысл; они с дет-
