дываетъ малорусскую „Энеиду" И. Котляревскаго „на смоленскій крестьянский языкъ", и переложение его пользуется большой популярностью у мѣстной мелкой шляхты. Потомъ, въ сороковыхъ и въ пятидесятыхъ годахъ, посль долгаго перерыва, опять появляются произведения на бѣлорусскомъ языкѣ. Выходятъ они изъ среды польскаго бѣлорусскаго дворянства, такъ какъ другой интеллигенціи въ краѣ не было; русскіе чиновники, презиравшіе все на свѣтѣ, кромѣ двадцатаго числа, конечно оставались совершенно чуждыми народной массѣ. Но изъ того благороднаго демократическаго кружка, который образовался въ началѣ двадцатыхъ годовъ въ Виленскомъ университетъ подъ названіемъ Филаретовъ, вышли люди, проникнутые живымъ чувствомъ симпатіи къ народу. Другъ Мицкевича, Янъ Чечоть, уже юношей сочиняетъ бѣлорусские стихи, а въ зрѣломъ возрастѣ продолжаеть собираніе бѣлорусской народной поэзии и самъ создаеть рядъ удивительно удачныхъ подражаній ей. Дунинъ-Марцинкевичъ (1807-1885 гг.) печаталъ по-бѣлорусски и народныя пьесы, и повѣсти, и стихи. Но еще долго все это оставалось курьезомъ, любительской поэзіей, проявленіемъ господскаго снисхожденія къ „народу".
Съ 1891-го года дѣло мѣняется. Въ этомъ году выходить „Бѣлорусская дудка" Бурачка — сборникъ стихотвореній, проникнутыхъ живымъ національнымъ сознаніемъ и снабженныхъ предисловіемъ. Консервативный историкъ этого движенія, самъ бѣлоруссъ, но трепещущій передъ народнымъ движеніемь, ректоръ Варшавскаго университета Е. Ө. Карскій, ставитъ въ упрекъ Бурачку, будто бы онъ „старается возбудить сепаратистическія стремленія національныя и литературныя, отстранить бѣлоруссовъ отъ великоруссовъ и побудить ихъ къ выработкѣ самостоятельной литературы". Это — обычный упрекъ людей, перешедшихъ на сторону господъ положения и умѣющихъ видѣть въ національныхъ стремленіяхъ лишь пустую забаву, если не „крамолу". Дѣйствительно, какъ опасно предисловіе Бурачка! Послушайте, что говоритъ авторъ. „Милые братья, дѣти Земли - моей Матери! Вамъ посвящая свою работу, я долженъ поговорить съ вами о нашей долѣ-недолѣ, о нашемъ родномъ исконномъ языкѣ, который мы сами, да и не одни мы, а всѣ темные люди зовутъ „мужицкимъ“ хотя онъ называется бѣлорусскимъ... Нашъ языкъ — такой же человѣческій и панскій, какъ и французский или нѣмецкій, или какой-либо другой. Неужели же такъ на вѣки вѣковъ мы можемъ читать и писать только на чужомъ языкѣ? Хорошо и даже необходимо знать сосѣдский языкъ, но прежде всего надо знать свой". Такъ поэтъ старался пробудить въ своемъ народѣ уваженіе къ своей личности, стремление къ свободѣ. И онъ жаловался на трудность работы въ своей „Дудкѣ": „Соракъ гадоу бьюся, Ніякъ ня звярнуся, Ніякъ ня натраплю
