И въ ту же ночь я былъ прикованъ
У ложа царскаго, какъ песъ.
И весь дрожалъ я, очарованъ,
Отъ сладкихъ мукъ и сладкихъ грезъ.
Она вошла стопой неспѣшной,
Какъ только жрицы входятъ въ храмъ,
Такой прекрасной и безгрѣшной,
Что было тягостно очамъ.
И падали ея одежды
До ткани, покрывавшей грудь…
И въ ужасѣ сомкнулъ я вѣжды…
Но долженъ былъ опять взглянуть.
Вошелъ къ ней юноша… И встрѣчи
Она, покорная, ждала…
Погасли факелы и свѣчи,
Настала тишина и мгла.
И было все на бредъ похоже!
Я былъ свидѣтель чаръ ночныхъ,
Всего, что тайно кроетъ ложе,
Ихъ содраганій, стоновъ ихъ.
Я утромъ увидалъ ихъ — рядомъ!
Еще дрожащихъ въ смѣнѣ грезъ!
И вплоть до дня впивался взглядомъ, —
Прикованъ къ ложу ихъ, какъ песъ.
Вотъ сосланъ я въ каменоломню,
Дроблю гранитъ, стирая кровь.
Но эту ночь я помню! помню!
О, еслибъ пережить все — вновь!
И в ту же ночь я был прикован
У ложа царского, как пес.
И весь дрожал я, очарован,
От сладких мук и сладких грез.
Она вошла стопой неспешной,
Как только жрицы входят в храм,
Такой прекрасной и безгрешной,
Что было тягостно очам.
И падали ее одежды
До ткани, покрывавшей грудь…
И в ужасе сомкнул я вежды…
Но должен был опять взглянуть.
Вошел к ней юноша… И встречи
Она, покорная, ждала…
Погасли факелы и свечи,
Настала тишина и мгла.
И было все на бред похоже!
Я был свидетель чар ночных,
Всего, что тайно кроет ложе,
Их содроганий, стонов их.
Я утром увидал их — рядом!
Еще дрожащих в смене грез!
И вплоть до дня впивался взглядом, —
Прикован к ложу их, как пес.
Вот сослан я в каменоломню,
Дроблю гранит, стирая кровь.
Но эту ночь я помню! помню!
О, если б пережить все — вновь!