бы ввести ее черезъ окно — была неизбѣжна. Что касается того, что мой герой первоначально думаетъ, будто удары крыльевъ птицы въ окно не что иное, какъ стукъ въ его дверь — то это придумано мною для того, чтобы увеличить любопытство читателя, заставивъ его выжидать развязки, а также съ цѣлью вставить случайный эпизодъ раскрытой настежъ двери, за которою герой поэмы не находитъ ничего кромѣ мрака, и съ той поры уже можетъ отчасти допустить фантастическое предположеніе о посѣщеніи его жилища тѣнью его умершей возлюбленной.
Я сдѣлалъ ночь бурною, во-первыхъ, чтобы воронъ могъ искать убѣжища, а во-вторыхъ, чтобы создать эффектъ контраста съ матеріальнымъ спокойствіемъ комнаты.
Точно такъ же я заставилъ птицу взгромоздиться на бюстъ Паллады ради контраста между мраморомъ и перьями ворона. Легко догадаться, что мысль о бюстѣ была подсказана представленіемъ о птицѣ. Бюстъ именно Паллады былъ выбранъ, во-первыхъ, вслѣдствіе его соотвѣтствія учености героя, а во-вторыхъ, и вслѣдствіе звучности самаго слова Паллада.
Въ серединѣ поэмы я также воспользовался силою контраста съ цѣлью сдѣлать еще болѣе рѣзкимъ впечатлѣніе финала. Такъ, я придалъ вступленію ворона фантастическій характеръ, даже почти смѣшной, насколько по крайней мѣрѣ позволялъ мнѣ самый сюжетъ:
Огромный воронъ пролетѣлъ |
Въ двухъ слѣдующихъ строфахъ планъ еще болѣе обнаруживается:
И этотъ гость угрюмый мой
Своею строгостью нѣмой
Улыбку вызвалъ у меня.
Старинный воронъ! молвилъ я.
Хоть ты безъ шлема и щита,
Но видно кровь твоя чиста,
Страны полуночной гонецъ!
Скажи мнѣ, храбрый молодецъ,
Какъ звать тебя? Повѣдай мнѣ,
Каковъ твой титулъ въ той странѣ,
Откуда ты пришелъ сюда?
Онъ каркнулъ: — Больше никогда.
Я былъ не мало изумленъ,
Что на вопросъ отвѣтилъ онъ.
Конечно, глупость онъ сказалъ,
И скорбь мою не разогналъ,
Но кто же видѣлъ изъ людей
Надъ дверью комнаты своей,
На бѣломъ бюстѣ, въ вышинѣ,
И на яву, а не во снѣ,
бы ввести ее через окно — была неизбежна. Что касается того, что мой герой первоначально думает, будто удары крыльев птицы в окно не что иное, как стук в его дверь — то это придумано мною для того, чтобы увеличить любопытство читателя, заставив его выжидать развязки, а также с целью вставить случайный эпизод раскрытой настежь двери, за которою герой поэмы не находит ничего кроме мрака, и с той поры уже может отчасти допустить фантастическое предположение о посещении его жилища тенью его умершей возлюбленной.
Я сделал ночь бурною, во-первых, чтобы ворон мог искать убежища, а во-вторых, чтобы создать эффект контраста с материальным спокойствием комнаты.
Точно так же я заставил птицу взгромоздиться на бюст Паллады ради контраста между мрамором и перьями ворона. Легко догадаться, что мысль о бюсте была подсказана представлением о птице. Бюст именно Паллады был выбран, во-первых, вследствие его соответствия учености героя, а во-вторых, и вследствие звучности самого слова Паллада.
В середине поэмы я также воспользовался силою контраста с целью сделать еще более резким впечатление финала. Так, я придал вступлению ворона фантастический характер, даже почти смешной, насколько по крайней мере позволял мне самый сюжет:
Огромный ворон пролетел |
В двух следующих строфах план еще более обнаруживается:
И этот гость угрюмый мой
Своею строгостью немой
Улыбку вызвал у меня.
Старинный ворон! молвил я.
Хоть ты без шлема и щита,
Но видно кровь твоя чиста,
Страны полуночной гонец!
Скажи мне, храбрый молодец,
Как звать тебя? Поведай мне,
Каков твой титул в той стране,
Откуда ты пришел сюда?
Он каркнул: — Больше никогда.
Я был не мало изумлен,
Что на вопрос ответил он.
Конечно, глупость он сказал,
И скорбь мою не разогнал,
Но кто же видел из людей
Над дверью комнаты своей,
На белом бюсте, в вышине,
И на яву, а не во сне,
