Въ эпоху кризиса интеллигенціи и сознанія своихъ ошибокъ, въ эпоху переоцѣнки старыхъ идеологій необходимо остановиться и на нашемъ отношеніи къ философіи. Традиціонное отношеніе русской интеллигенціи къ философіи сложнѣе, чѣмъ это можетъ показаться на первый взглядъ, и анализъ этого отношенія можетъ вскрыть основныя духовныя черты нашего интеллигентскаго міра. Говорю объ интеллигенціи въ традиціонно-русскомъ смыслѣ этого слова, о нашей кружковой интеллигенціи, искусственно выдѣляемой изъ общенаціональной жизни. Этотъ своеобразный міръ, жившій до сихъ поръ замкнутой жизнью подъ двойнымъ давленіемъ, давленіемъ казенщины внѣшней—реакціонной власти, и казенщины внутренной—инертности мысли и консервативности чувствъ, не безъ основанія называютъ „интеллигентщиной“ въ отличіе отъ интеллигеніи въ широкомъ, общенаціональномъ, общеисторическомъ смыслѣ этого слова. Тѣ русскіе философы, которыхъ не хочетъ знать русская интеллигенція, которыхъ она относитъ къ иному, враждебному міру, тоже вѣдь принадлежатъ къ интеллигенціи, но чужды „интеллигентщины“. Каково же было традиціонное отношеніе нашей специфической, кружковой интеллигенціи къ философіи, отношеніе, оставшееся неизмѣннымъ, несмотря на быструю смѣну философскихъ модъ? Консерватизмъ и косность въ основномъ душевномъ укладѣ у насъ соединялись съ склонностью къ новинкамъ, къ послѣднимъ европейскимъ теченіямъ, которыя никогда не усваивались глубоко. То же было и въ отношеніи къ философіи.
В эпоху кризиса интеллигенции и сознания своих ошибок, в эпоху переоценки старых идеологий необходимо остановиться и на нашем отношении к философии. Традиционное отношение русской интеллигенции к философии сложнее, чем это может показаться на первый взгляд, и анализ этого отношения может вскрыть основные духовные черты нашего интеллигентского мира. Говорю об интеллигенции в традиционно русском смысле этого слова, о нашей кружковой интеллигенции, искусственно выделяемой из общенациональной жизни. Этот своеобразный мир, живший до сих пор замкнутой жизнью под двойным давлением, давлением казёнщины внешней — реакционной власти, и казёнщины внутренной — инертности мысли и консервативности чувств, не без основания называют «интеллигентщиной» в отличие от интеллигенции в широком, общенациональном, общеисторическом смысле этого слова. Те русские философы, которых не хочет знать русская интеллигенция, которых она относит к иному, враждебному миру, тоже ведь принадлежат к интеллигенции, но чужды «интеллигентщины». Каково же было традиционное отношение нашей специфической, кружковой интеллигенции к философии, отношение, оставшееся неизменным, несмотря на быструю смену философских мод? Консерватизм и косность в основном душевном укладе у нас соединялись с склонностью к новинкам, к последним европейским течениям, которые никогда не усваивались глубоко. То же было и в отношении к философии.
