никакое постепенное убійство — черезчуръ жестокимъ, если дѣло идетъ объ „общественной безопасности“. И при этомъ новомъ направленіи умовъ, при этой новой вѣрѣ въ силу единаго правителя, древнее федеральное начало теряло свою силу, а вмѣстѣ съ нимъ вымеръ и созидательный геній массъ. Римская идея побѣдила, и при такихъ обстоятельствахъ централизованныя военныя государства нашли себѣ въ городахъ готовую добычу.
Флоренція пятнадцатаго вѣка представляетъ типичный образецъ подобной перемѣны. Раньше, народная революція бывала началомъ новаго, дальнѣйшаго прогресса. Теперь же, когда доведенный до отчаянія народъ возсталъ, онъ уже болѣе не обладалъ созидательнымъ творчествомъ, и народное движеніе не дало никакой свѣжей идеи. Вмѣсто прежнихъ четырехсотъ представителей въ общинномъ совѣтѣ, введена была тысяча представителей; вмѣсто прежнихъ восьмидесяти членовъ синьоріи (signoria), въ нее вошло сто членовъ. Но эта революція въ числахъ не привела ни къ чему. Народное недовольство все возростало, и послѣдовалъ рядъ новыхъ возмущеній. Тогда обратились за спасеніемъ къ „тирану“; онъ прибѣгъ къ избіенію возставшихъ, но распаденіе общиннаго организма продолжалось. И когда, послѣ новаго возмущенія, флорентійскій народъ обратился за совѣтомъ къ своему лю6имцу — Іерониму Саванаролѣ — то монахъ отвѣтилъ: „О, народъ мой, ты знаешь, что я не могу входить въ государственныя дѣла… Очисти свою душу, и если при такомъ расположеніи ума ты реформируешь городъ, тогда, народъ Флоренціи, ты долженъ начать реформу во всей Италіи!“ Маски, надѣвавшіяся во время гуляній на масляницѣ, и соблазнительныя книги были сожжены; былъ проведенъ законъ о поддержаніи бѣдныхъ и другой, направленный противъ ростовщиковъ, — но демократія Флоренціи оставалась тѣмъ же, чѣмъ была. Старый творческій духъ исчезъ. Вслѣдствіе излишняго довѣрія къ правительству, флорентинцы перестали довѣрять самимъ себѣ; они оказались неспособными обновить свою жизнь. Государству оставалось лишь войти и раздавить ихъ послѣднія вольности.
И все-же потокъ взаимной помощи и поддержки не заглохъ въ массахъ и продолжалъ струиться даже
никакое постепенное убийство — чересчур жестоким, если дело идет об «общественной безопасности». И при этом новом направлении умов, при этой новой вере в силу единого правителя, древнее федеральное начало теряло свою силу, а вместе с ним вымер и созидательный гений масс. Римская идея победила, и при таких обстоятельствах централизованные военные государства нашли себе в городах готовую добычу.
Флоренция пятнадцатого века представляет типичный образец подобной перемены. Раньше, народная революция бывала началом нового, дальнейшего прогресса. Теперь же, когда доведенный до отчаяния народ восстал, он уже более не обладал созидательным творчеством, и народное движение не дало никакой свежей идеи. Вместо прежних четырехсот представителей в общинном совете, введена была тысяча представителей; вместо прежних восьмидесяти членов синьории (signoria), в нее вошло сто членов. Но эта революция в числах не привела ни к чему. Народное недовольство всё возрастало, и последовал ряд новых возмущений. Тогда обратились за спасением к «тирану»; он прибег к избиению восставших, но распадение общинного организма продолжалось. И когда, после нового возмущения, флорентийский народ обратился за советом к своему лю6имцу — Иерониму Саванароле — то монах ответил: «О, народ мой, ты знаешь, что я не могу входить в государственные дела… Очисти свою душу, и если при таком расположении ума ты реформируешь город, тогда, народ Флоренции, ты должен начать реформу во всей Италии!» Маски, надевавшиеся во время гуляний на масленице, и соблазнительные книги были сожжены; был проведен закон о поддержании бедных и другой, направленный против ростовщиков, — но демократия Флоренции оставалась тем же, чем была. Старый творческий дух исчез. Вследствие излишнего доверия к правительству, флорентинцы перестали доверять самим себе; они оказались неспособными обновить свою жизнь. Государству оставалось лишь войти и раздавить их последние вольности.
И всё же поток взаимной помощи и поддержки не заглох в массах и продолжал струиться даже
