одушевленные, такъ что и тотъ, кто ихъ коснется невиннымъ образомъ, самъ заражается падшимъ на нихъ проклятіемъ. Такъ, когда нѣкій графъ отнялъ землю у чиншевиковъ шляхетскаго имѣнія (застѣнка), то застѣнокъ Подкова обратился въ заколдованное урочище: «Бѣда скоту, что тамъ травы сорветъ, и горе человѣку, если тамъ зачерпнетъ воды. Тотъ, кто ошибкой забредетъ въ глушь эту, заплатитъ жизнью или здоровьемъ свою неосторожность (1850. I. 143—167)». Авторъ объясняетъ въ предисловіи, что содержаніе «Застѣнка Подковы» онъ заимствовалъ изъ слышаннаго имъ мѣстнаго преданія (I. 143). Но самое это понятіе о вещи, носящей на себѣ проклятіе, должно быть, сильно срослось съ его воображеніемъ, такъ какъ поэтъ возвратился къ нему, передѣлалъ его и воспроизвелъ въ другой поэмѣ, «Кусокъ хлѣба» (1854. Вильно. II. 115-152), принадлежащей къ числу наиболѣе задушевно написанныхъ и признаваемой Крашевскимъ за образецъ мастерства (94). «Когда въ Литвѣ заѣдешь ты въ первую деревню, людъ Божій покажетъ тебѣ такой хлѣбъ, что спорится, и такой, что не спорится. Въ одномъ изъ нихъ навѣрное есть плевелы или людская обида, или слезы сиротскія. Такого хлѣба, когда его признаешь самъ въ городѣ, не покупай и не давай сосѣдамъ, не ѣшь его ни въ праздникъ, ни въ будній день: то ― хлѣбъ съ проклятьемъ, адомъ вѣетъ отъ него, въ томъ хлѣбѣ гнѣздятся духи нечистые..... Горсть этого зерна брось на плотъ и плотъ навѣрное пойдетъ подъ воду...... Въ другомъ мѣстѣ мы отдадимъ справедливость тѣмъ красивымъ узорамъ, какіе поэтъ вышивалъ на такой канвѣ, но не можемъ не признать, что самая канва грубовата. Онъ бралъ ее непосредственно отъ народа, а у народа она составляетъ практическую сторону религіознаго вѣрованія.
Весьма вѣроятно, что еслибы Кондратовичъ ограничился воспѣваніемъ церковныхъ обрядовъ, то имя его не сдѣлалось бы столь извѣстно и вліяніе его не имѣло бы значенія. Наше время никто не назоветъ религиознымъ,
