производить наблюденіе надъ всѣмъ живымъ. Однакоже поэтъ держится иного мнѣнія. Приведемъ мѣсто изъ Маргера (ІІ в.): «Гдѣ ты, святое прошлое земли родной, съ героями твоими и богами, и съ арфами пѣвцовъ, сыновъ твоихъ? Какъ сновидѣніе ты пронеслась надъ свѣтомъ и нынѣ кто съумѣетъ прочитать тебя по старосвѣтской книжкѣ или на древнемъ кирпичѣ? Кто истолкуетъ жизнь ту, замкнутую въ знакѣ, кто правду извлечетъ изъ пересказа басенъ?» Здѣсь задача для поэзіи опредѣлена уже совершенно иначе: прошлое поставлено какъ таинственный сфинксъ на пьедесталѣ, и цѣлью поэта оказывается уже не воскрешеніе дѣлъ единичныхъ людей, пріемомъ анекдотическомъ, но ― раскрытіе общаго смысла, замкнутаго въ совокупности народной исторіи, однакоже доступнаго научному, методическому изслѣдованию всей этой совокупности. Между тѣмъ, такая нетвердость, измѣнчивость во взглядахъ Кондратовича на цѣли поэзіи и въ его предпочтеніяхъ, хотя и обнаруживаетъ слабость въ разсужденіи, объясняется весьма просто. Дѣло въ томъ, что пристрастіе къ прошедшему, влюбленность въ это прошедшее являлись у Кондратовича лишь частицей того сильнаго и горячаго чувства, которое охватывало его со всѣхъ сторонъ, господствовало въ душѣ его безраздѣльно, проникало его до мозга костей. Этимъ безграничнымъ чувствомъ была у него любовь къ родному краю, какъ къ необходимой ему стихіи, внѣ которой ему казалось невозможнымъ дышать и существовать.
Въ этой то привязанности для него дѣйствительно, и соединялось все ― и травка, и вѣтеръ, и воспоминанія, и обычай. Въ «Ночлегѣ Гетмана» (IIІ. 13 в.)» старый Дершнякъ спрашиваетъ Григорья Сулиму: знаешь ли, что такое родина?
... Частью жизни, крови
Родину святую старики зовутъ,
За нее дерутся и на смерть идутъ
Весело... Отчизна! Это ― домъ твой, хата,
Крыша, подъ которой росъ ты, жилъ когда-то.
