облегчила ему побѣгъ. Тогда любовь, благодарность и желаніе спасти возлюбленную берутъ въ немъ верхъ надъ вѣрностью данному слову: онъ проникаетъ съ отрядомъ стрѣльцовъ чрезъ подземелье и уводитъ Эгле. Обѣщаніе свое онъ нарушилъ, но совершилъ это при такихъ смягчающихъ обстоятельствахъ, что присяжные, вѣроятно, бы его оправдали. Разсказъ представляется въ видѣ ловкой адвокатской защиты, послѣ которой, однако, оправданный обыкновенно выходить изъ суда лишенный уже всякаго престижа, низведенный на уровень существа самого зауряднаго.
Что касается дочери Маргера, этой литовской Ифигеніи, то она, какъ всѣ женщины у Кондратовича, очерчена слишкомъ туманно и блѣдно, но если къ ней присмотрѣться ближе, то она окажется обыкновенной романической барышней нашихъ, а вовсе не литовскихъ временъ. Литвинка, положимъ, могла влюбиться въ раненаго и несчастнаго рыцаря; но влюбившись, она бы забыла обо всемъ остальномъ, не дѣлила бы сердца между Рансдорфомъ и разными соображеніями и идеями высшаго порядка, потому что всѣ соображенія и узы такого рода суть продуктъ цивилизаціи, усваиваются только путемъ старательной дрессировки человѣка съ дѣтства, пріученія его къ разбору смысла его дѣйствій, такъ, чтобы онъ не дѣлалъ ничего необдумавъ и во всемъ сохранялъ извѣстную мѣру. Влюбленная литвинка того времени, узнавъ, что ея боги требуютъ смерти Рансдорфа должна была возненавидѣть боговъ: «жрецы и вѣщуны, и сами боги, хулу я шлю и добротѣ, и силѣ вашей (II 42)». Единственнымъ средствомъ спасенія отъ этихъ боговъ и соединенной съ ними Литвы, было бы однако для нея принятіе вѣры Рансдорфа и побѣгъ съ нимъ чрезъ подземелье, послѣ чего, подъ вліяніемъ разницы въ воспитаніи между влюбленными, Рансдорфъ, рано или поздно, оттолкнулъ бы эту женщину, принесшую ему въ жертву свой долгъ, а она или зачахла бы съ тоски по родинѣ, или, пожалуй, совершила бы убій-
