нидомъ въ Ѳермопилахъ, не боролся при Мираѳонѣ и Саламинѣ, или не приносилъ себя въ жертву съ Винкельридомъ? Всемірная исторія, какъ она излагается въ школѣ, содержитъ въ себѣ множество такихъ, освященныхъ преданіемъ общихъ мѣстъ. Не всякъ пріобрѣтаетъ такое знаніе, чтобы снять съ событія, обросшую его легенду и поставить передъ собой простой и нагой фактъ, который въ этомъ видѣ можетъ представиться болѣе возвышеннымъ и дѣйствовать сильнѣе, чѣмъ самая легенда. Кому это недоступно, тому остается только, при созерцаніи событія, перенестись воображеніемъ въ легенду, влѣзть въ кожу традиціоннаго героя, уже испорченнаго преданіями, и сыграть его роль, то есть представить себѣ тѣ мысли и чувства, какія вѣроятно прошли чрезъ душу героя въ данныхъ обстоятельствахъ.
Но если поэтъ разрѣшаетъ свою задачу этимъ послѣднимъ, болѣе обыкновеннымъ пріемомъ, то онъ долженъ быть Байрономъ или Альфіери, чтобы увлечь читателя, чтобы расшевелить въ немъ страсть, изображая, какъ то дѣлалъ Байронъ, отчаяніе, убожество, страданіе современнаго человѣка ― подъ трагическою маскою Сарданапала или Марино Фальеро, или же, какъ дѣлаетъ Альфіери ― возбуждая современника примѣрами изъ прошлаго, къ дѣйствіямъ политическаго свойства. Кондратовичъ не могъ равняться съ этими великими поэтами, но сверхъ того, онъ вовсе и не болѣлъ скорбью вѣка, а отъ политики держался всегда въ сторонѣ. Онъ просто избиралъ ту или другую легенду, вырисовывалъ ее и клалъ на нее краски. Идея, одушевляющая поэму у него, обыкновенно ― патріотизмъ, но не воспламеняющійся, не выбрасывающій искры вдохновенія, а какой-то неяркій, какъ-бы пепельно-сѣраго цвѣта. Геройство, возбужденное патріотизмомъ, то въ мужчинѣ, то въ женщинь - вотъ обыкновенная его задача, и на каждый полъ приходится по нѣсколько экземпляровъ.
Самопожертвованіе женщины изъ патріотизма изображено Кондратовичемъ, во-первыхъ, на тему Ядвиги, от-
