Мужское геройство Сырокомля изображаетъ въ пожертвованіи родинѣ — жизни, свободы и дѣтей. Маргеръ убиваетъ дочь, чтобы спасти честь Литвы; за нимъ идетъ Касперъ Карлинскій (1857 г.), стрѣляющій въ сына, котораго поставили впереди своихъ рядовъ неприятели. Далѣе, въ «Приговорѣ Яна-Казиміра (1859 г.)», дворянинъ Гноинскій геройствомъ превосходитъ Брута. Онъ не только самъ пронзаетъ сына за измѣну и шпіонство въ пользу шведовъ, но когда сынъ остался живъ, отецъ такъ говоритъ королю: «я поражу его еще разъ и вѣрнѣе, потомъ убью себя; и не прощу, какъ право не прощаетъ; но не казни его, король, позорной казнью (V. 268)». Этотъ твердый закалъ души оказывается, однако, фальшивымъ. Довольно было нѣсколькихъ словъ короля, обѣщанія его, что веревка и лишеніе чести будутъ замѣнены простымъ изгнаніемъ ― и Брутъ уже забылъ, что «не въ приговорѣ стыдъ, а въ дѣйствіи самомъ», уже растаялъ какъ воскъ и примирился не только съ судьбой, но и съ сыномъ-выродкомъ: «хвала тебѣ, святое провидѣнье! Ужь не убійца я, и домъ мой безъ пятна (?). И мое имя сохранитъ свой блескъ на всю Литву мою, на всю Корону!»
Тотъ же безсознательный переходъ отъ идеальнаго къ преувеличенному и смѣшному, какой мы уже видѣли въ исторіи Ходкевичей и Радзивилловъ, замѣчается и въ «Старостѣ Копаницкомъ (1857 г.)». Этотъ староста, приверженецъ Станислава Лещинскаго, посаженъ въ тюрьму въ Зонненбургѣ, за то, что не хотѣлъ признать королемъ Августа III и продолжалъ бить саксонцевъ. Изъ самого же разсказа видно, что Августъ III ― не Тиверій и не Неронъ: узникъ сидитъ въ той же камерѣ, гдѣ были прежде заключены Собѣскіе, ему разрѣшены вино и компанія и отъ него домогаются только, чтобы онъ присягнулъ королю, который уже признанъ всей страной; наконецъ король и такъ, безъ этого, отпускаетъ его на свободу. Стало быть, все геройство староста проявляетъ лишь тѣмъ, что и сидя въ заключеніи, он еще ведетъ
