его страны и эпохи ― жить среди развалинъ, отдыхать ― въ гробахъ, играть черепами и костями, и поступать такъ, какъ «Янко - могильникъ» въ одномъ изъ разсказовъ Сырокомли (ІІІ. 72 — 108. Борейковщизна. 1856 г.): старый солдатъ, возвратившись въ свою деревню, ненаходитъ уже ни одной души знакомой, поэтому идетъ на кладбище и тамъ пьетъ въ бесѣдѣ съ умершими братьями; уже окостенѣвшимъ, съ порожней кружкой въ рукѣ, его находятъ на могилѣ. Деревенская толпа, конечно, насмѣялась надъ Янкомъ, какъ надъ безумнымъ.
Такіе «могильники» явились въ польской поэзіи въ немаломъ числѣ, потому именно, что въ извѣстный моментъ установилось общее настроеніе такое, какое соотвѣтствуетъ «задушному дню (le jour des morts)». Кондратовичъ появился случайно въ средѣ этихъ поэтовъ и пѣлъ съ ихъ нотъ, пѣлъ вѣрно и усердно, но порою личный темпераментъ бралъ въ немъ верхъ надъ школою, ея дрессировкой и дисциплиной. Тогда, посреди мрачнаго хорала, къ соблазну консерваторовъ, вдругъ раздавалось бойкое и рѣзкое бряцанье колокольчиковъ съ шутовской папки Станчика. Иной же разъ, вырывались изъ сердца поэта неожиданно такія правды, такіе призывы къ дѣйствію, которыхъ не постыдился бы и отрицающій исторію радикалъ. Скрытый въ Кондратовичѣ шутникъ нерѣдко непріятно «подводилъ» бывшаго въ немъ же эпика: наконецъ, вмѣщался въ немъ еще и моралистъ который, неизвѣстно какъ просто по инстинкту и отъ доброты душевной ― высказывалъ иногда такія заключенія, которыя и не снились историку, стоящему предъ прошлымъ на колѣняхъ. Кондратовичъ самъ не понималъ всего значенія такихъ скачковъ высоко-даровитой его натуры ― за предѣлъ тезисовъ, поставленныхъ школой, къ которой онъ же принадлежалъ. Онъ не отдавалъ себѣ отчета, какимъ образомъ совмѣщались въ немъ одновременно и тѣ старинныя, историческія понятіи, за которыя дворянская среда должна была прославить его своимъ дѣтищемъ, видѣть въ ноемъ «кость отъ своей кости»,
