вомъ стеклѣ той камер-обскуры, при помощи которой онъ работалъ, не выходили тѣ скульптурныя черты, какими Винцентій Поль распоряжался столь свободно, не отражались ясно ни тѣ края и мѣста, освященные исторіею, которые онъ посѣтилъ, ни тѣ историческіе призраки, которые на долгiй рядъ вѣковъ къ тѣмъ мѣстамъ приколдованы. Правда, и въ его путевыхъ впечатлѣніяхъ есть много нотъ соловьиныхъ, много остроумныхъ сопоставлений и выходокъ противъ нѣмцевъ, заливающихъ край съ запада, но только нѣтъ того, что могло бы быть схвачено лишь съ высоты орлинаго полёта и притомъ глазомъ, привычнымъ къ такому собиранію. Возвышенныя сферы вообще не были предназначены для таланта Кондратовича; тѣ предметы и отношенія, которые онъ зналъ хорошо и любилъ, были простые и мѣстные.
Случилось такъ, что сердечныя его симпатіи склонялись въ ту самую сторону, куда неслось подземнымъ русломъ теченіе самого вѣка, въ которой представлялась задача того времени. На современникахъ его, людяхъ сороковыхъ годовъ, тяготѣлъ крестьянскій вопросъ, какъ загадка, какъ узелъ, который слѣдовало развязать. Немного возможно было въ то время говорить объ этомъ вопросѣ, еще менѣе ― писать. Но не было той юной головы, которая бы не занималась разрѣшеніемъ его, на основаніи историческомъ, — экономическомъ или какомълибо иномъ. Экономистомъ Кондратовичъ не былъ, пріискивать же доводы-въ теоріи права или заимствовать ихъ путемъ историческимъ - отъ воина, проигравшаго битву при Мацѣйовицахъ (Косцюшки), или отъ какихъ либо мечтателей, занимавшихся судьбою крестьянъ въ прошломъ или настоящемъ столѣтіи ему не предстояло нужды. Великій вопросъ былъ самымъ кореннымъ образомъ рѣшенъ въ его душѣ, безъ помощи діалектики, однимъ нравственнымъ чувствомъ. Въ отношеніи къ этому дѣлу, Кондратовичъ уже не считалъ свой стихъ - игрушкой, то есть плодомъ чистаго искусства, какъ въ примѣне-
