неніемъ, что человѣкъ дѣйствовалъ невпопадъ. Такая тема какъ бы напрашивалась на фарсъ: авторъ менѣе талантливый и вывелъ бы изъ нея какого-нибудь запальчиваго дурака, придумавъ для него разныя комичныя положенія. Кондратовичъ взглянулъ на тему серьезнѣе, и неумѣстности, служившей посмѣшищемъ, придалъ значение преждевременности, превосходства надъ вѣкомъ.
Изъ такой постановки предмета могла выйдти широкая историческая сатира. Если Филиппъ изъ Коноплей подвергся всеобщему осмѣянію за то, что мыслилъ гуманно и выступалъ противъ несправедливости, то каково же было то общество, которое смѣшало съ грязью его и многихъ ему подобныхъ? Въ исторіи каждый новый шагъ, будь онъ впередъ или назадъ, совершается на счетъ множества человѣческихъ существъ, оставляетъ за собой слѣдъ страданій, нерѣдко и крови. Вызвать представленіе не о томъ, что восторжествовало, но о томъ, что было раздавлено, предано позору или убито — это почти тоже, что сдѣлать великое открытіе, навести мысль на пути новые, лежащіе въ сторонѣ отъ слишкомъ торной дороги исторической славы, какъ бы приподнять край завѣсы, прикрывшей иную, быть можетъ еще болѣе обширную ― область историческихъ страданій. Нѣтъ нужды доказывать того большаго значенія, какое можетъ представлять разработка этой малоизвѣстной страны, это нѣчто въ родѣ опытовъ исторической диссекціи. Нѣсколько подобныхъ опытовъ, исполненныхъ безъ страсти, съ хладнокровіемъ натуралиста, могли бы подвинуть насъ далѣе и лучше урегулировать наше отношеніе къ прошлому, чѣмъ всѣ написанныя доселѣ исторіи, такъ какъ въ нихъ прошедшее явилось бы передъ нами полнѣе, истиннѣе, ярче, чѣмъ въ тѣхъ акварельныхъ работахъ, какія мы доселѣ имѣемъ. Труда хватило бы на нѣсколько поколѣній, чтобы исчерпать ту богатую руду, на которую Кондратовичъ натолкнулся въ своемъ Филиппѣ изъ Коноплей. Но самъ онъ извлекъ изъ нея лишь одну небольшую вещь, не созналъ цѣны сво-
