какъ будто уменьшилась. Море издали не казалось одною сплошною пѣной, и водяная пыль не стояла надъ нимъ. Оно рокотало, все еще грозное, но не гудѣло съ ревомъ бѣснующагося стихійнаго звѣря.
Вѣтеръ ужъ не ревѣлъ, срывая гребни волнъ, съ яростью бури и не раздражался бѣшеными порывами, а свѣжій, очень даже свѣжій, дулъ ровно, съ одинаковою силой, далеко не доходя до силы шторма.
И «Коршунъ», пользуясь попутнымъ вѣтромъ, несся, весь вздрагивая и раскачиваясь, въ бакшагъ узловъ по десяти, по двѣнадцати въ часъ, подъ марселями въ два рифа, фокомъ и гротомъ, легко и свободно перепрыгивая съ волны на волну. И сегодня ужъ онъ не имѣлъ того оголеннаго вида, что вчера, когда штормовалъ съ оголенными куцыми мачтами. Стеньги были подняты, и, стройный, красивый и изящный, онъ смѣло и властно разсѣкалъ волны Нѣмецкаго моря.
Горизонтъ быль чистъ, и на немъ то и дѣло показывались бѣлѣющія пятна парусовъ или дымки пароходовъ. Солнце, яркое, но не грѣющее, холодно смотрѣло съ высоты неба, по которому бѣгали перистыя облака, и доставляло большое удовольствіе старому штурману Степану Ильичу, который уже бралъ высоты, чтобы имѣть наконецъ, послѣ нѣсколькихъ дней безъ наблюденій, точное мѣсто, то-есть знать широту и долготу, въ которой находится корветъ.
И всѣ лица словно просвѣтлѣли. И когда въ восемь часовъ утра вышелъ къ подъему флага капитанъ, всѣ съ какимъ-то безмолвнымъ почтеніемъ взглядывали на него, словно бы понимая, что онъ—побѣдитель вчерашняго жестокаго шторма.
