— Будь это съ другимъ капитаномъ, я, братцы, чарокъ десять выдулъ бы, хвалился Ковшиковъ потомъ на бакѣ. — Небось, не смотрѣлъ бы этому винцу въ глаза. А главная причина —не хотѣлъ огорчать нашего голубя... Ужъ очень онъ доберъ до нашего брата... И вѣдь пришло же въ голову, чѣмъ пронять!.. Поди жъ ты... Я, братцы, полагалъ, что по крайней мѣрѣ въ карцырь посадитъ на хлѣбъ, на воду да прикажетъ на берегъ не пускать, а онъ что выдумалъ!?.. Первый разъ, братцы, такое наказанье вижу!
— Чудное! замѣтилъ кто-то.
— И вовсе чудное! Другой кто, прямо сказать, приказалъ бы отполировать линьками спину, какъ слѣдуетъ, по формѣ, а нашъ-то: «Не вгодно ли? Жри, братецъ ты мой, сколько пожелаешь этой самой водки!» проговорилъ съ видомъ недоумѣнія одинъ пожилой матросъ.
— Знаетъ, чѣмъ совѣсть зазрить! вставилъ наставительно старый плотникъ Ѳедосей Митричъ. — Богъ ему внушилъ.
— То-то и оно-то! Добромъ ежели, такъ самаго безстыжаго человѣка стыду выучишь! съ веселою ласковою улыбкой промолвилъ Бастрюковъ.
И, обращаясь къ Ковшикову, прибавилъ:
— А ужъ ты, Ковшикъ, милый человѣкъ, смотри, больше не срамись. Пей съ разсудкомъ, въ препорцію...
— Я завсегда могу съ разсудкомъ! обидчиво отвѣтилъ Ковшиковъ...
— Однако... вчерась... Привезли тебя, голубчика, вовсе въ родѣ быдто упокойничка.
— Главная причина, братцы, что я послѣ этой араки связался съ гличанами джинъ дуть... Въ перебой, значитъ, кто кого осилитъ... Не хотѣлъ передъ ими русскаго званія посрамить... Ну, и оказало... съ ногъ и сшибло... А если бы я одну араку или одинъ джинъ пилъ, не бойсь... ногъ бы не рѣшился... какъ есть въ своемъ видѣ явился бы на конвертъ... Я, братцы, здоровъ пить...
